Механизм Времени - Андрей Валентинов Страница 27

– Как с Банкой, полковник?

– Скверно. Половина заряда. Боюсь, не успеем.

Черное небо, серое море. Ближе, внизу – ровный квадрат двора, пушки-старушки у ворот, мраморный Ольгер за калиткой. Замок Эльсинор, королевский музей. Самопрялки, плуги, рыцарские латы, ржавые мечи...

Не морщи нос, прогрессивный малый – XIX век!

– Может, не сегодня? Лишний день...

– Нет, юнкер. Не будет у нас лишнего дня.

Музей пуст. Зеваки-иноземцы приедут в июле, когда на Северном море установится погода. Смотрители в отпуске. Директор, доктор Каспар Вегенер, принимает экзамены в университете. Весь гарнизон – сеньор-сержант и принц Ольгер.

– Помнишь, Торвен? Есть легенда, что Ольгер встанет из гроба, когда Дании будет грозить смертельная беда...

– И где был этот лежебока, когда жгли Копенгаген?

Башня, темная молчаливая громада, позади. Гладкие «вобановские» стены. Крытая галерея-мост висит в воздухе, упираясь концами во внешнюю стену и камни Башни. Есть еще один ход – под землей. Узкий, неприветливый тоннель. Но его не разглядишь, для того и рыли.

Военный совет собрали на смотровой площадке донжона. Отсюда все видать: и замок, и Башню, и берег. Даже вечер не помеха. Только холодно – норд осмелел, набрался силы, нагнал туч, захватив небо в плен.

– Начнись штурм – замок падет быстро. Значит, главное сражение произойдет в тоннеле. Я очень надеялся на Банку...

– А я – на здравый смысл. До сих пор не верю. Филон – убийца? Филон – враг науки? Ты рассказывал, ему не нравилась твоя дружба с Месмером. Для Филона даже он – мистик и шарлатан.

Андерс Эрстед смотрел вдаль – в сумрак, подступающий со стороны пролива. Тьма шла на Эльсинор. Зануде подумалось, что в январе 1814-го, когда остатки Черного полка отступали по мокрому снегу Голштинии, было веселее. Их оставалось две-три сотни – живых, не желавших сдаваться. Плечо к плечу – черный кант, красные мундиры.

«О-хэй-и-йодле-йодле-хэй! Да нету головы!..»

Здесь – ночь, пустой замок, статуя принца, старик-сторож. Дюжина лаборантов – молодежь, студенты, никогда не стоявшие под ружьем. Инвалидная команда – безрукий, безногий и воскресший. Принцесса Пин-эр, метательница поэтов.

Воюй – не хочу.

И с кем? С философом? Противником насилия? Бред!

– «Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед, – Эрстед словно прочел его мысли, – построены будут по всей земле вавилонские башни. Люди займутся всеобщей торговлей, и цена человека будет не большей, чем фунт свинины. Научатся люди будить видимость жизни, создадут неведомых тварей, коих не было у Ноя в ковчеге. И раздавит мудрость немудрых, и погубит разум душу...»

– Кто это сказал?

– Иоганн Иерусалимский, средневековый пророк. Филон его очень ценит. Мне повезло в жизни, Торвен. У меня было два великих учителя – Франц Месмер и... Филон. Месмер умер. С Филоном мы стали врагами. Он решил, что наука вырвалась из узды. Прогресс летит стрелой, люди не успевают освоить его дары. Гибнут – разрушители станков в Англии, хлопкоткачи в Бенгалии; солдаты, убитые из пушек нового образца... Филон понимает: по доброй воле никто не откажется от прогресса. Но он знает иное – открытия делают единицы, гении. Их несложно вычислить, найти. Донос, яд, пуля в живот...

– Галуа?

– Мы опоздали, Торвен.

– ...Опоздали!

Выстрел услыхали издалека. Не хлопок, не щелчок плети. Громыхнуло в полную силу, словно там, за стеной пригородного леса, ударила малая пушка. Сырой воздух охотно подхватил звук, разнес по округе. Сразу не скажешь – откуда и где. Со всех сторон, из многих стволов.

В упор.

Волмонтович замер, став похож на борзую – узкий силуэт на фоне заката. Помедлил, резко взмахнул длинной рукой, указывая влево.

– Туда!..

Пин-эр подобралась, затянула пояс, сдвинула шапку на затылок. Глянула на Эрстеда. В узких глазах – просьба. Не иероглифы, простая и ясная скоропись. Пусти! – я ринусь по следу...

– Нет. Идем все вместе, – он скривился, гоня боль, подступившую к сердцу. – Вперед!

На берегу людей встретила сырость. От темной глади несло гнилью. Подошвы скользили на дрянной каше, в которую обратились прошлогодние листья. Кусты боярышника ощетинились колючими ветками. Пруд Гласьер, Жантийи – безрадостное место, сюда не ходят по доброй воле. Даже «романтик», начитавшись модного ныне Виктора Гюго, повернет назад – к свету, к жизни.

Хмуро, пусто, мертво.

– Вот!

Тело заметил все тот же Волмонтович. Трость безошибочно указала на недвижный куль, пристроившийся на склоне – между кустарником и кромкой ряски. Эварист Галуа лежал на боку. Левая рука прижата к животу, правая сцеплена в кулак. Лица не разглядеть – утонуло в тени. Черные кудри рассыпались по земле, шляпа упала рядом.

– Не трогайте!

Эрстед подбежал, наклонился, взялся за запястье, желая проверить пульс. В ответ раздался стон – тихий, едва различимый. Кулак раненого разжался, ладонь скользнула по мокрой траве.

– Шевалье. Огюст Шевалье...