Делириум - Лорен Оливер Страница 27

— Лина! О мой бог, Лина!

Звук собственного имени возвращает меня в реальность, и я вдруг сознаю, что стою посреди огромной толпы.

Нет. Это не просто толпа. Парни. И девушки. Неисцеленные, они все неисцеленные, никакого намека на метки на шеях. Во всяком случае, у того, кто стоит рядом и кого я могу разглядеть, метки исцеленного нет. Парни и девушки разговаривают друг с другом. Смеются. Они пьют из одного стаканчика. Я вдруг понимаю, что могу упасть в обморок.

Ко мне, расталкивая людей локтями, несется Хана, и я даже рта не успеваю открыть, а она уже напрыгнула на меня и сжимает в объятиях, как в день выпуска. От неожиданности я шарахаюсь назад и едва не падаю.

— Ты здесь, — Хана делает шаг назад и смотрит на меня, продолжая при этом держать за плечи. — Ты на самом деле здесь.

Еще одна песня заканчивается, и солистка группы — хрупкая девушка с длинными черными волосами — кричит что-то про перерыв. Пока мой мозг медленно перезагружается, мне в голову приходит тупейшая мысль.

«Она даже ниже меня и поет перед пятью сотнями человек».

А потом я думаю: «Пятьсот человек, пятьсот человек, что я делаю в такой толпе?»

— Я не могу здесь остаться, — тороплюсь заявить я.

Эти слова, как только я их произношу, дарят мне облегчение. Что бы там я ни хотела доказать своим приходом сюда, доказано: теперь я могу уйти. Мне надо выбраться из этой толпы, из этого гомона голосов, вырваться из моря раскачивающихся человеческих тел. Меня так захватила музыка, что до этого момента я даже не замечала, что происходит вокруг, но теперь я различаю цвета, чувствую запахи, вижу, как люди вокруг касаются друг друга.

Хана открывает рот, скорее всего, чтобы возразить, но в этот момент нас прерывают. К нам прокладывает путь блондин с сальной, падающей на глаза челкой, в руках он держит два больших пластиковых стакана. Он передает один стакан Хане. Хана принимает стакан, благодарит парня и снова поворачивается ко мне.

— Лина, — говорит она, — это мой друг Дрю.

Мне на секунду кажется, что ей неловко, но вот она уже снова широко улыбается, как будто мы стоим посреди школьного двора и болтаем о тестах по биологии.

Я открываю рот, но не могу произнести ни слова, что, возможно, к лучшему, потому что в этот момент у меня в голове на полную мощность включается сигнал пожарной тревоги. Может, это звучит глупо и наивно, но, пока я добиралась до этой фермы, я даже не подумала о том, что на вечеринке соберутся ребята обоего пола. Мне такое даже в голову не пришло.

Комендантский час — это одно, запрещенная музыка — это уже серьезнее, но нарушение закона о половой сегрегации — из самых серьезных преступлений. Из-за этого Уиллоу Маркс отправили на процедуру раньше положенного срока, а дом ее семьи изуродовали надписями; Челси Бронсон выгнали из школы после того, как она будто бы нарушила комендантский час с мальчиком из «Спенсер прей», ее родителей уволили с работы без объяснения причин, и вся их семья была вынуждена освободить дом. А ведь в случае с Челси даже не было доказательств, хватило слухов.

— Привет, Лина, — говорит Дрю и машет мне рукой.

Я беззвучно открываю и закрываю рот. Возникает неловкая пауза. Потом Дрю вдруг резким движением предлагает мне свой стакан:

— Виски?

— Виски? — пискливо переспрашиваю я.

Я пробовала алкоголь всего несколько раз — на Рождество тетя наливает мне четверть стакана вина. А еще однажды мы с Ханой у нее дома стащили ежевичный ликер из бара ее родителей, я тогда пила, пока потолок не начал кружиться у меня над головой. Хана все время хохотала или хихикала, а мне не понравилось — не понравился ни сладкий насыщенный вкус, ни то, как мысли разбегались в разные стороны, как туман от солнца. Потеря самоконтроля — вот что это было, я ненавижу, когда такое происходит.

Дрю пожимает плечами.

— Это все, что у них есть. Водка на таких вечеринках всегда заканчивается первой.

«На таких вечеринках» — это как «обычное дело» или «такое случается».

— Нет. — Я отвожу от себя руку со стаканом. — Оставь себе.

Дрю, очевидно, меня неправильно понимает и снисходительно отмахивается.

— Все нормально, я себе еще принесу.

После этого он улыбается Хане и ныряет в толпу. Мне нравится его улыбка, то, как он кривит левый уголок рта. Но, как только я ловлю себя на том, что думаю о его улыбке, меня охватывает паника — всю жизнь люди шепчутся у меня за спиной, всю жизнь меня считают неблагонадежной.

Самоконтроль. Главное — себя контролировать.

— Я должна идти.

Получилось — это прогресс.

— Уже? — Хана поднимает брови и морщит лоб. — Ты шла в такую даль…

— Я приехала на велосипеде.

— Какая разница! Ты ехала в такую даль, чтобы сразу уйти?

Хана тянется ко мне, но я, чтобы избежать контакта, быстро скрещиваю руки на груди. Мой жест задевает Хану, и я, чтобы ее не обидеть, делаю вид, будто мне зябко. Это же моя лучшая подруга, я знаю ее со второго класса, она делилась со мной печеньем за ланчем, а однажды врезала Джилиан Даусон, когда та сказала, что моя семья заразная.

— Я устала, — говорю я. — И мне не следует здесь быть.

Мне хочется добавить: «И тебе тоже», но я сдерживаюсь.

— Ты слышала музыку? Правда ребята здорово играют?

Хана слишком уж благодушная, абсолютно не та, которую я знаю. Я чувствую острую боль под ребрами. Хана старается быть вежливой. Она ведет себя так, как будто мы не знаем друг друга. И ей тоже неловко.

— Я… я не слушала.

Почему-то мне не хочется, чтобы Хана знала, что да, я слушала и да, я думаю, что ребята играли здорово и даже лучше, чем здорово. Это личное, я стесняюсь в этом признаться, мне даже стыдно за себя. И, несмотря на то что я проделала весь этот путь от Портленда до «Роаринг брук», нарушила комендантский час и все остальное только ради того, чтобы извиниться перед Ханой, у меня снова, как утром, возникает чувство, будто я ее не знаю, а она совсем не знает меня.

Я привыкла ощущать двойственность собственного существования — думать одно, делать другое, привыкла к этому постоянному «перетягиванию каната», но Хана явно выбрала одно из двух. Она выбрала другой мир — мир запрещенных мыслей, людей, поступков.

Возможно ли, чтобы все время, пока я жила своей жизнью — готовилась к тестам, бегала с Ханой, — этот другой мир существовал рядом, прятался за моим, жил в другом измерении, ожидая, когда зайдет солнце и молено будет вынырнуть на поверхность? Незаконные вечеринки, неодобренная музыка. Люди, не опасаясь заразы, касаются друг друга, им не страшно.

Мир без страха. Это невозможно.

И хоть я стою посреди самой многолюдной толпы из всех, которые видела в своей жизни, мне вдруг становится жутко одиноко.