Пески Палестины - Руслан Мельников Страница 27

Бурцев тоже смотрел вокруг. С высоты верблюжьего горба удобно было взирать на окрестности. А окрестности были унылы и безжизненны. Любоваться в Палестине особенно‑то и нечем. Лишь изредка на горизонте появлялись далекие пятна оазисов, холмы, поросшие жесткой травой, да русла пересохших безымянных ручьев и речушек.

Солнце пекло, плавило мозги. Легкая конница Бейбарса чувствовала себя еще более‑менее. А вот на рыцарей Жана Ибеленского Бурцев поглядывал с жалостью. Эти ребята даже в походе не желали расставаться с привычным тяжелым вооружением матушки‑Европы. И сейчас бедолаги, обвешанные железом по самое не хочу, заживо изжаривались в раскаленной скорлупе.

Бурцев тоже начинал понемногу дуреть от жары и монотонной, убаюкивающей верблюжьей поступи. Грань между однообразной реальностью и миражами перегретого сознания постепенно стиралась. Накатывала дрема. Накатывала, накатывала, накатывала…

Из странного состояния полусна‑полубодрствования выдернули яростные крики и сабельный звон.

Бурцев всполошился, едва не свалился вниз, на твердый горячий песок. А падать с Горбоконя пришлось бы ох прилично…

— Тпр‑р‑ру! — рявкнул по привычке. Резко натянул повод.

Поводу глухая горбатая скотина повиновалась, встала послушно.

Бурцев рывком сорвал с пулемета одеяло, завертел головой и стволом.

То была не засада. Рубились Бурангул и Бейбарс. Страшно рубились — насмерть. Вот‑вот, блин, поубивают друг друга! И зачинщика сразу видать: Бейбарс наседал, Бурангул оборонялся.

— Эй‑эй, джигиты! Уймитесь!

Бурцев развернул верблюда, погнал к поединщикам. И не он один: отовсюду уже спешили всадники — сарацины Бейбарса и рыцари Жана Ибеленского.

— Сабли в ножны, кому говорю!

А ни фига! Его не слышали. Изогнутая сталь сверкала, плясала, звенела. Только незаурядное мастерство конно‑сабельного боя спасало обоих фехтовальщиков от верной смерти. Но надолго ли хватит того мастерства в столь бешеном темпе отчаянной рубки? Кто‑то должен уступить, сплоховать, ошибиться…

Нет, криками сейчас делу не поможешь. Бурцев пошел на таран. Здоровенная туша дромадера с разбега вклинилась между всадниками, отбросила в стороны лошадей.

— В чем дело? — рыкнул Бурцев по‑татарски.

— Он татарин! — взвизгнул Бейбарс на том же языке.

— Эка невидаль! Ну и подумаешь! В моих жилах тоже течет татарская кровь и ниче…

Фьюить!

— …го!

Бурцев едва успел уклониться от размашистого сабельного удара.

— Убью, шайтановы дети! Обоих убью!

Звяк‑ш‑ш!

Уж второй удар неминуемо снес бы Бурцеву голову, не окажись на пути сверкающего клинка ствол МG‑42. Третьего выпада, к счастью, не последовало. Воспользовавшись благоприятным моментом, Бурангул что было сил шибанул сверху вниз по эфесу вражеского оружия, выбил саблю из рук эмира, бросил свою, цапнул Бейбарса за пояс.

Дальше пошла татарская народная забава — борьба в седлах да на кушаках. Пыхтели противники недолго: тут уж юзбаши оказался сильнее и опытнее мамлюка. С коней в итоге упали оба, но Бурангул сидел сверху, а Бейбарс под татарином плевался песком и невнятными ругательствами.

Взвыли, загалдели, замахали саблями наголо подоспевшие сарацины. Горячие бойцы Бейбарса, толком не разобравшись, рвались в драку. Дружинники Бурцева — тоже с обнаженной сталью — сгрудились живой стенкой перед воеводой и Бурангулом. Рыцари‑тяжеловесы Жана Ибеленского подзадержались — пылят вон неподалеку. Пока еще доскачут…

А арабы надвигались, не скрывая своих намерений. Блин! Намечалась нешуточная резня с превосходящими силами сарацин.

— Э! Э! Э! Парни! — Бурцев обратил в сторону воинственных союзничков пулемет. На охладительном кожухе ствола красовался глубокий след доброй дамасской стали, но от этого МG‑42 не утратил ни боеспособности, ни грозного вида.