Голем и джинн - Хелен Уэкер Страница 27

— Простите меня. Конечно, я даже не подумала…

Охваченная стыдом, женщина отвернулась от стола. А она-то, глупая, гордилась своими успехами! И ей было так приятно работать, проводить всю ночь в кухне, отмерять, смешивать, следить за маленькой духовкой, затопляющей и без того душную комнату своим жаром. А теперь ей было противно смотреть на результаты своего труда.

— Я все делаю не так! — с горечью выкрикнула она.

— Дорогая, не стоит себя корить, — поспешил успокоить ее равви. — Конечно, такие заботы для тебя внове, это я живу с ними не один десяток лет! — Вдруг ему в голову пришла удачная мысль. — И потом, все это не пропадет. Ты согласна поделиться с другими этими вкусными вещами? У меня есть племянник Майкл, он сын моей сестры. Он управляет общежитием для только что прибывших иммигрантов, и ему каждый день надо кормить много-много ртов.

Ей хотелось сказать, что она испекла все это для равви, а не для каких-то чужих людей, но она понимала, что ей великодушно предлагают выход из неловкого положения.

— Конечно. Я буду рада.

— Ну и хорошо, — улыбнулся равви. — Давай сходим вместе и отнесем все это. Пора тебе поговорить с кем-нибудь, кроме мясника и бакалейщика.

— Вы думаете, я готова?

— Да.

Она взволновалась так, что ей трудно было устоять на месте.

— Какой он, ваш племянник? Что я ему скажу? А что он обо мне подумает?

Равви рассмеялся и поднял руку, чтобы остановить этот поток вопросов:

— Во-первых, Майкл — очень славный мальчик. Вернее, славный человек, потому что ему уже почти тридцать. Я уважаю его и восхищаюсь той работой, что он делает, хотя мы на многое смотрим по-разному. Жаль только, что… — Он замолчал, но сразу же вспомнил, что она все равно что-то поймет и почувствует, поэтому лучше объяснить, а не оставлять ее в замешательстве. — Когда-то мы с Майклом были очень близки друг с другом. Моя сестра умерла, когда он был еще маленьким, и мы с женой вырастили его. Много лет он был нам как сын. А потом… потом мы наговорили друг другу много горьких слов. К сожалению, это обычное непонимание между молодыми и старыми. И мы так до конца и не помирились. Теперь мы видимся гораздо реже.

Женщина понимала, что на самом деле все гораздо сложнее: не то что равви специально умолчал о чем-то, но просто она не в силах понять многое из случившегося между ним и племянником. Уже не впервые она почувствовала, какая глубокая пропасть разделяет их: его, прожившего больше семи десятков лет, и ее, чей опыт в жизни ограничивается одним месяцем.

— А насчет того, что вы скажете друг другу, ты не волнуйся, — продолжал равви. — Вам ведь не обязательно вести долгую беседу. Просто объяснишь ему, что за продукты мы принесли. Он тебя, конечно, спросит, откуда ты и как давно приехала в Нью-Йорк. Наверное, нам стоит немного порепетировать твои ответы. Скажешь ему, что недавно овдовела, что жила в городке недалеко от Данцига и что я — твой социальный помощник. Это ведь примерно соответствует истине.

Улыбка его была грустной, и она догадалась, что он сам не совсем верит в то, что говорит.

— Мне очень жаль, что ради меня вам придется лгать своему племяннику. Я этого не хочу.

Равви помолчал немного.

— Я только начинаю понимать, дорогая, что ради тебя мне придется… я долженбуду делать очень многое. Но это мое решение. И ты должна простить мне небольшое сожаление, которое я почувствую, когда ради большой правды мне придется пойти на маленькую ложь. Ты и сама должна этому научиться. — Он еще помолчал, а потом продолжил: — Я еще не знаю, сможешь ли ты жить нормальной жизнью среди других людей. Но ты должна понять, что для этого тебе придется лгать всем, кого ты знаешь. Ты никому и никогда не должна рассказывать, кто ты на самом деле. Это большая тяжесть и ответственность, и я никому бы такого не пожелал.

Теперь замолчали они оба.

— Я о чем-то таком уже думала, — сказала наконец женщина, — только не до конца. Наверное, мне просто не хотелось верить в это.

Глаза у равви были влажными, но голос звучал ровно:

— Возможно, со временем эта ложь будет даваться тебе легче. И я стану помогать тебе, как смогу. — Он отвернулся и смахнул с глаз слезы и повернулся к ней уже с улыбкой. — А сейчас давай подумаем о чем-то более приятном. Я ведь должен буду представить тебя племяннику и назвать твое имя.

— У меня нет имени, — нахмурилась она.

— Вот и я о том же. Давно надо было назвать тебя как-то. Хочешь сама выбрать себе имя?

Женщина немного подумала, а потом твердо сказала:

— Нет.

Равви не ожидал такого ответа.

— Но тебе ведь нужно имя.

— Знаю, — улыбнулась она, — но я хочу, чтобы его выбрали вы.

Ему хотелось возразить. Он надеялся, что, если она сама выберет имя, это станет первым шагом к независимости. Но потом ему в голову пришла другая мысль: ведь Голем во многих отношениях еще дитя, а дети не выбирают себе имена сами. Эта честь достается их родителям, и она поняла это быстрее и лучше, чем он.

— Хорошо, — согласился равви. — Мне всегда нравилось имя Хава. Так звали мою бабушку, а я ее очень любил.

— Хава, — медленно повторила женщина.

Звук «х» был легким и воздушным, «ава» напоминало вздох. Она несколько раз негромко повторила слово, будто пробуя его на вкус. Равви с любопытством наблюдал за ней.

— Тебе нравится? — спросил он.

— Да, — ответила она.

Ей правда нравилось.

— Тогда оно твое. — Он поднял над ее головой руки и закрыл глаза. — Господи, Боже наш, Оплот жизни и Защита нас из поколения в поколение, помоги дочери своей Хаве. Пусть жизнь ее протекает в мире и благоденствии. Пусть и она будет помощницей и отрадой для своих близких. Дай ей силы и мужества идти своей дорогой, которую Ты проложил для нее. Да будет такова благословенная воля Твоя.

— Аминь, — едва слышно прошептала женщина.

* * *

Для Майкла Леви это был далеко не лучший день. Он стоял за своим заваленным бумагами столом с затравленным видом человека, на которого одновременно обрушился десяток неразрешимых проблем. В руке он держал письмо, сообщавшее, что, к сожалению, дамы, добровольно предлагавшие помощь в воскресной уборке, больше не смогут этого делать, потому что их Женская рабочая лига раскололась, вслед за чем была распущена, а вместе с ней и Благотворительный комитет. За десять минут до этого старшая сестра-хозяйка объявила, что часть прибывших на этой неделе иммигрантов больна дизентерией и чистое постельное белье вот-вот закончится. И, кроме того, он, как всегда, почти физически ощущал присутствие в спальнях наверху двух сотен вновь прибывших, за чье здоровье и благополучие он отвечал.

Еврейский приютный дом был своего рода промежуточной станцией для тех, кто только что прибыл из Старого Света и нуждался в короткой передышке, чтобы собраться с духом и силами перед прыжком в Новый. Их пребывание в доме ограничивалось пятью днями, во время которых их кормили, одевали и обеспечивали ночлегом. Через пять дней они должны были уйти, освобождая место для новых приехавших. Некоторые селились у родственников, другие становились торговцами вразнос, третьи нанимались на фабрики и спали в ночлежках, в засаленных гамаках по пять центов за ночь. По возможности Майкл старался, чтобы его подопечные не попадали на предприятия с самыми каторжными условиями, так называемые потогонки.