Дни знамений - Катарина Керр Страница 27

Но даже в угаре горя он отчетливо понимал, что особую боль причиняет ему именно простая и ясная мысль о том, что со временем и эта боль пройдет; время траура окончится, и Эйтан станет лишь воспоминанием, оживающим только в хвалебной песне, сочиненной его другом-бардом. Урывая немного времени в перерывах между праздниками, он работал над горханом и даже обращался за советом и помощью к королевским бардам, которые находили его попытки преуспеть в ученой поэзии по-детски наивными и трогательными.

Однажды рано утром, на заре, когда и Браноик, и король еще спали, Маддин пробрался в укромный уголок двора и устроился на куче пеньковых мешков, чтобы настроить арфу. Он работал машинально, мыча себе под нос обрывки мелодий и подтягивая струны по ладам, но не сознавая, что делает; его поглотили воспоминания обо всех тех многочисленных случаях, когда он занимался тем же в компании Эйтана – тот поддразнивал его, отпуская замечания о том, как медленно он справляется, или как визгливо звучит арфа, но шуточки эти никогда не ранили…

Вдруг он ощутил, что за ним следят и, подняв голову, увидел королеву: она стояла рядом босиком, в поношенном синем платье; нечесаные волосы рассыпались по плечам, а в руках у нее был кувшин с молоком.

– Простите, ваше величество! Я вас не заметил!

– Сиди, не надо кланяться. Я просто улизнула, чтобы напоить кошку молоком. Она родила четверых котят сегодня под утро.

– Передайте ей мои поздравления. Но, ваше величество, разве не лучше было бы поручить служанке…

– Наверно, ты прав, но я не привыкла ко всем этим поклонам и пресмыкательству, когда люди так и крутятся вокруг меня все время! – Она зевнула, прикрыв рот свободной рукой. – Маррин еще спал, когда я вышла. Мне, пожалуй, лучше поторопиться. Но отчего ты тут сидишь в такую рань?

– Просто хотелось побыть наедине с собой…

– Тогда пошли, я покажу местечко получше. Считается, что туда вхожи только лица королевской крови, но Маррин говорил мне, как ценит тебя, и Карадока, и Оуэна, так что и тебе можно туда ходить.

Подхватив арфу, Маддин прошел следом за нею в одну из башен, потом до середины какой-то лестницы, вниз по другой, за угол и по сети коридоров в другую башню, пока наконец сообразил, что сейчас окажется возле жилых покоев королевской семьи. Наконец Беллира нырнула в какую-то дверь, и они очутились в маленьком саду, усаженном розами, с огромной ивой, поникшей от старости и узловатой.

– Вот, – Беллира удовлетворенно огляделась. – Если заберешься на это дерево, никто тебя не увидит… хотя, если запоешь, тогда услышат. Раньше я тут подолгу сидела, но теперь мне будет некогда, – она вздохнула грустно, но без глубокой печали. – А если не хочешь карабкаться, можешь сидеть на мостике или просто на траве.

– Нижайший поклон вам, ваше величество. Правда, не знаю, смогу ли сам снова сюда прийти…

– Можешь спросить у пажей. Скажешь им, что я разрешила. Ладно, пойду-ка я все-таки к Мелинне!

Она скрылась в башне, а Маддин перешел мостик и сел на траву у ручья, скрестив ноги. Солнце пригревало здесь, под защитой высоких стен, особенно сильно, и бард почувствовал, что бремя горя чуть-чуть полегчало. Эйтан гордился бы, узнав, что королева отнеслась ко мне благосклонно, – подумал он. Целая толпа гномов в торжественных позах материализовалась вокруг него, и голубая фигурка феи присела на верх арфы. Все они уставились на барда.

– О, я исцелюсь, малышка, – сказал он фее. – Но твоя забота облегчает мою душу, воистину так!

Она улыбнулась – искренне, нежно, а не лукаво, как всегда, и на краткий миг бард уловил истинное чувство в ее пустых глазах. Потом она зевнула, показав острые, как иглы, зубки, слетела на траву и улеглась; Маддин справился с настройкой и стал наигрывать для упражнения разные мелодии. В тишине и покое он потерял в то утро представление о времени и прервал свои занятия лишь тогда, когда желудок запротестовал против голода достаточно явственно, чтобы заглушить музыку. Солнце уже поднялось высоко и стояло над стеной.

– Боги, сейчас уже, наверно, полдень!

В голосе его прозвучало такое беспокойство, что Вольный народец испарился. Бард забрал арфу и отправился в обратный путь, гадая, сможет ли сам отыскать дорогу к общему залу, но у подножия одной из лестниц столкнулся с Браноиком, бежавшим вниз.

– А, вот и ты, поганец! Где ты был? Весь отряд рыщет повсюду, тебя ищет, да и люди тьерина Элика тоже!

– Как? За что? Что я такого сделал?

– Ничего ты не сделал, дурья твоя башка! Мы боялись, что ты утопился с горя или еще что-нибудь сотворил…

– Иди ты к Владыке преисподней! Что, я действительно так плох?

– И даже хуже!

Браноик уставился на него сердито, будто пытаясь по чертам лица прочесть разгадку всех сердечных тайн Маддина.

– Будет тебе, – вздохнул бард. – Я не сделал бы такой глупости, особенно сейчас, когда королю дорог каждый, кто способен носить оружие. Если хочешь, могу поклясться!

– Честного слова хватит…

– Считай, что я его дал. Договорились?

Вдвоем они отправились дальше, и Маддин подумал, сколько горя еще, быть может, уготовит ему судьба в будущем. Браноик, Карадок, даже угрюмый и раздражительный Оуэн были дороги ему, всяк на свой лад. Благоразумный человек дал бы себе слово впредь никогда не допускать таких чувств, избегать привязанностей; но Маддин решил, что никогда не страдал благоразумием, и уже поздно менять привычки. Лучше потерять друга, чем вовсе не иметь его, сказал он себе, несомненно, так лучше…

Во дворе, на ярком солнышке, они задержались, потому что Браноик словил слугу и велел всех оповестить, что этот чертов телепень, этот дурацкий бард нашелся. Маддин предпочел при этом смотреть в небо, и так увидел высоко в окошке юную королеву: она засмеялась, помахала ему рукой, и черная хандра еще чуть-чуть отступила. По меньшей мере, здесь хоть королева счастлива, – подумал он. – Видят боги, мы готовы сражаться за ее счастье!

Спустя несколько дней после свадьбы Невин вспомнил про свинцовую пластинку с проклятием, найденную в Пирдоне – он постоянно носил ее с собою. Хотя ему было противно хранить зловещий талисман, он опасался его просто уничтожить, так как расплавление или раздробление пластинки могло навести порчу на Маррина.

Логика подсказывала, что магическое воздействие, на котором было основано проклятие, не должно иметь подлинной силы, так как относилось к чему-то среднему между чистым суеверием и низшим уровнем черной магии. Но всякий раз, как маг брал в руки эту пластинку, он ощущал недобрую силу, исходящую от нее, схожую с дурным запахом. Три раза он проводил обряды очищения, рассеяния, но пластинка упорно оставалась прежней. Он сосредотачивался, пытался проникнуть в сущность проклятия, выяснить историю пластинки, но все напрасно. Кто бы ни создавал это заклятие, у Невина не хватало сил снять его.