Подземный левиафан - Джеймс Блэйлок Страница 27

Заслышав ругань и удары, Уильям посмотрел в окно, затем подчеркнуто равнодушно вернулся к своим манипуляциям с одеждой и мышами. Все еще доругиваясь вполголоса, Ашблесс влетел в гараж и, увидев, чем занимается Уильям, внезапно онемел. Но уже через несколько секунд он сумел взять себя в руки, видимо сказав себе, что в поведении Уильяма уже не может быть ничего неожиданного. Взмахнув фотографией еще раз, он протянул ее Эдварду.

— Бэннер, — объявил Ашблесс. — Ты должен помнить молодого Стирфорса Бэннера. Самодовольный маленький змееныш, но довольно полезный. Так вот, я узнал, что он работает на полставки окружным коронером, заведует крематорием или что-то в этом роде. Я позвонил ему, и вот что он мне достал.

Эдвард взял в руку черно-белое фото — снимок извлеченного из смоляной ямы мертвого Оскара Палчека. Увиденное поразило Эдварда. Он не мог поверить своим глазам. Перевернув снимок, он проверил обратную сторону, как будто надеясь найти там опровержение, потом снова внимательно рассмотрел несчастного Оскара, поднеся фотографию к солнечному свету, проникающему в сарай через окно. На шее Оскара были заметны необычные пятна. Поначалу эти пятна показались Эдварду странно симметричными отпечатками пальцев — словно Палчека очень аккуратно задушили. Он достал из ящика стола увеличительное стекло. Следы на шее Оскара не были отпечатками или пятнами — это были бескровные разрезы, скорее щели. Голова покойного, как и отмечалось в «Таймс», была полностью лишена растительности и имела необычную треугольную форму. Как ни странно, глаза Палчека были открыты. Застывшее в них удивленное выражение показалось Эдварду пугающе знакомым.

— Уильям! — Эдвард хлопнул шурина по спине. Уильям резко обернулся, разыгрывая удивление, словно, поглощенный работой, не заметил появления поэта.

— Взгляни вот на это. Узнаешь?

Уильям осторожно взял фото двумя пальцами за уголок, помигал, потом резко опустился на вертящийся стул перед рабочим столом.

— Конечно, узнаю, — отозвался он. — Это водяной человек Игнасио Нарбондо.

— Это Оскар Палчек, — сказал ему Эдвард.

— Который Нарбондо? — удивленно спросил Ашблесс.

— Есть только один Нарбондо, иногда упоминающийся в научных кругах, — объяснил Эдвард, снимая с полки нужный том «Жабродышащих». Он открыл книгу на странице, описывающей водяного человека из Саргассова моря, — с рисунка на них взглянула амфибия, карикатура на мертвого Оскара Палчека, кстати, тоже несколько смахивающего на человека-жабу в брюках.

Некоторое время все молчали. Эдвард положил фото рядом с рисунком. Сходство было потрясающим.

— Это книги Нарбондо? — поинтересовался Ашблесс.

— Именно так, — отозвался Эдвард.

Ашблесс подошел к полкам, вытащил первый том записок и открыл его на странице, где был помещен портрет доктора Нарбондо — гравюра на дереве.

— Он был законченным сукиным сыном, — сказал поэт. — Безумцем, снедаемым манией величия. Родился и вырос в Виндермеере. Занимался какими-то гадкими опытами с овцами. Ненавидел все и вся. Одно время грозился отомстить ученым Академии, отравив все океаны и уничтожив население Земли.

— Он твой родственник? — шутливо поинтересовался Уильям.

— Он состоял в отдаленном родстве с Вордсвортами. Но об этом почти никто не знал. Нарбондо не выносил друзей Вордсвортов. Считал их обреченными и недоразвитыми. Сам он был исследователем. Искателем приключений. В течение нескольких лет пропадал на Борнео, экспериментируя там с орангутангами. По его словам, он сумел найти рецепт некой сыворотки, которая позволяла ему выводить породы новых, удивительных животных — помесей гиппопотамов и змей, рыб и птиц. В конце концов ему запретили въезд в Англию, обвинив в вивисекции. Нарбондо стал прообразом уэллсовского доктора Моро. По слухам, после этого он появился в Китае, где искал сказочный эликсир долголетия и каких-то необыкновенных рыб, но с тех пор прошло уже больше ста лет. — Ашблесс внезапно умолк, как будто испугался, что увлекся и сказал больше, чем следовало.

На протяжении всего рассказа Ашблесса Уильям всей душой ненавидел поэта — словно тот оказался посвященным в знания для избранных. Сообщив пару пикантных новостей, поэт успокоился и замолчал, предоставив этому молчанию — полному намеков и удивительных недоговоренностей — возможность еще больше укрепить его репутацию.

Ашблесс щурился на гравюру Нарбондо, а Уильям незаметно рассматривал поэта, стараясь угадать его возраст. Это оказалось трудно, практически невозможно. При неярком свете Ашблессу можно было дать семьдесят. Тем не менее его густые, длинные и совершенно седые волосы говорили о хорошем самочувствии и имели вполне здоровый вид. Однако при свете солнца, когда тень и недостатки освещения уже не могли скрыть всех впадин и морщин на лице поэта, он выглядел значительно старше, на диво старше. Может быть, на все девяносто. Далеко за девяносто, говоря точнее. Уильям вспомнил Теннисона, который, по воспоминаниям современников, чтобы доказать свою силу, носил на спине лошадей. Не забывая при этом о печати на своем челе, о предначертании быть поэтом. Примерно то же сквозило и в Ашблессе, и это ужасно раздражало Уильяма. Поэты всегда оказывались близкими родственниками известным личностям, вечно расхаживали с важным видом, поглощенные своей значимостью, с неизменными претензиями на серьезность и самоуглубленность.

Кроме всего этого, в Ашблессе было что-то еще, что Уильяму пока не удавалось разглядеть. Он решил попробовать заманить поэта в ловушку, просто ради забавы.

— Я знаком с некоторыми произведениями твоего предка, — объявил Уильям, отлично понимая, что намек на присвоение и фальшивость имени заденет поэта.

Ашблесс ничего не ответил.

— Это очень хорошие стихи, — продолжал Уильям, довольный своей находчивостью. — Нетрудно заметить их влияние на твой стиль. Они чисты, как звон колокольчика, вот что я хочу сказать. Ты очень изящно сумел использовать его темы.

— Я ощущаю его духовное влияние, — пробормотал Ашблесс, делая вид, что «Жабродышащие» Нарбондо занимают его гораздо больше, чем обсуждение вопросов поэзии.

Уильям степенно кивнул, как будто отлично понимал, что Ашблесс имеет в виду.

— Это как запись стихов в сомнамбулическом состоянии? — спросил он. — Автоматическое письмо? Что-то вроде этого? Тогда нечего удивляться, откуда у тебя такое живое понимание эпохи поэтов-романтиков.

— Я не верю в сочинение стихов в трансе. Мои знания об эпохе романтизма основаны на скрупулезном изучении материала. Кстати, вы знаете, что Пичи наследственно владели поместьем в Виндермеере?

«Дерет нос и виляет», — подумал Уильям.

— Понятия не имел, — отозвался он. — Мне казалось, что отец Пича купил это поместье после войны, когда началась свистопляска с деньгами. Какой-то древний род оказался не в состоянии платить налоги, ну и так далее.

— А на самом деле, — ответил Ашблесс, притворяясь до крайности удивленным, — Пичи живут в Виндермеере около десяти веков, а то и дольше. Если память мне не изменяет, дед Пича и Игнасио Нарбондо были знакомы. Доктор питал к Пичу научный интерес — понимаете, о чем я?