Тень «Полярной звезды» - Филип Пулман Страница 27

Дверь отворилась, лакей объявил:

— Мистер Беллман, миледи.

Аксель Беллман в серой утренней визитке вошел и слегка поклонился. Леди Мэри улыбнулась лакею.

— Благодарю вас, Эдуард, — сказала она. Лакей удалился, и дверь неслышно затворилась.

Леди Мэри тихо сидела у края бассейна, сложив руки на коленях, спокойная, как белая водяная лилия рядом с ней. Беллман негромко кашлянул; в насыщенном пальмовым ароматом воздухе зимнего сада это прозвучало, как тихое урчание леопарда, готового спрыгнуть с ветки на тоненькую спину газели.

Он подошел к ней ближе со словами:

— Разрешите ли пожелать вам приятного дня?

— У меня нет оснований запретить это.

Беллман слегка улыбнулся. Он стоял в двух-трех шагах от нее, сцепив руки за спиной. Легкий отсвет солнца позолотил одну сторону его тяжелого бледного лица.

— Вы выглядите восхитительно, — сказал он. Она ответила не сразу; протянув руку вверх, отломила кусочек глянцевого пальмового листа, висевшего прямо над ее головой, и спокойно раскрошила ногтями.

— Благодарю вас, — произнесла она, наконец. Скорей прошептала.

Он пододвинул поближе к ней соседнее кресло и сел.

— Полагаю, вам будет интересно услышать о моих планах дальнейшего устройства нашей совместной жизни, — сказал он. — В настоящее время мы будем жить на Гайд-парк Гейт, хотя нам, конечно, понадобится дом в провинции. Вы любите море, Мэри? Любите ли вы кататься на паруснике?

— Не знаю. Я никогда не была на море.

— Вам понравится, вот увидите. Я строю сейчас паровую яхту; она будет готова как раз ко дню нашей свадьбы. Мы можем провести медовый месяц на ее борту. И вы помогли бы мне выбрать для нее имя. Надеюсь, именно вы спустите ее на воду.

Она не ответила. Ее глаза, не видя, смотрели вниз; кусочки раскрошенного листа лежали на белом подоле ее платья. Руки были неподвижны.

— Посмотрите на меня, — сказал он. Его голос звучал жестко и ровно.

Она подняла глаза на человека, за которого согласилась выйти замуж, стараясь, чтобы лицо ее не выражало ничего.

— Пришли фотографы, — сказал он. — Я хочу иметь снимок, который выражал бы радость и удовлетворение в связи с нашей помолвкой. Как моя невеста, моя жена, как хозяйка моего дома, вы не станете использовать какие-либо публичные ситуации для того, чтобы выразить недовольство, что бы вы ни чувствовали в душе. Разумеется, я надеюсь, вы, во всяком случае, не будете недовольны. Вы меня понимаете?

Она почувствовала, что ее всю трясет.

— Да, мистер Беллман, — с трудом выговорила она.

— О, больше никакого мистера Беллмана. Меня зовут Аксель, так вы и должны называть меня. Позвольте мне услышать, как вы произносите это.

— Да, Аксель.

— Хорошо. А теперь расскажите мне об этих растениях. Для меня растения — закрытая книга. Вот это как называется?

Ровно в два тридцать пополудни мистер Протеро из компании «Элиот и Фрай» явился в особняк лорда Уитхема. Три его ассистента неожиданно получили возможность отлучиться на час, с пятью шиллингами в кармане каждый, в награду за обещание промолчать об этом. Их заменили Фредерик, Джим и Чарльз Бертрам.

Джим надел свой лучший костюм и старательно пригладил волосы. Фредерик, подкрасив брови в черный цвет и загримировав лицо, был, в сущности, неузнаваем. Мистер Протеро, светловолосый молодой человек в очках, охотно вошел в игру, но Фредерик знал, что он рискует своей работой, если что-то пойдет не так.

Лакей, отворивший дверь, поначалу не склонен был впустить их.

— Через черный вход, — фыркнул он и собрался уже захлопнуть дверь.

Однако достопочтенный Чарльз, одетый с безукоризненной элегантностью, остановил его:

— Минутку, дражайший. Известно ли вам, кого вы не желаете впустить в дом вашего хозяина?

— Известно, — ответил лакей. — Вы фотографы. Ремесленный люд. Для таких вход за углом.

— Скажите, — продолжал Чарльз, — когда сэр Фредерик Лайтон писал портрет леди Уитхем, его вы тоже отсылали за угол?

Теперь лакей казался несколько обеспокоенным.

— Н-нет, — ответил он осторожно.

— Вот моя визитная карточка, — сказал Чарльз, с томным видом вынимая ее из кармана. — Будьте любезны доложить вашему хозяину, что художники-фотографы прибыли. Ровно в два часа тридцать минут, но, — он бросил взгляд на свои золотые часы, — теперь уже опаздывают на пять минут.

Лакей взглянул на карточку, поперхнулся и стал ниже ростом по меньшей мере на десять сантиметров..

— О! Ах! Прошу прощения, сэр… разумеется, разумеется. Прошу пожаловать. Я доложу его светлости, что вы прибыли точно, сэр. Прошу сюда, сэр…

Джим изобразил высокомерную мину (что было нелегко после того, как Чарльз весело подмигнул ему) и помог Фредерику внести оборудование. Их провели в зимний сад. Пока мистер Протеро обустраивал задний план и проверял освещение, Фредерик и Джим установили штатив и приготовили пластинки. Для больших официальных портретов почти все фотостудии предпочитали хорошо изученный мокрый коллодионный процесс, весьма хлопотный, зато гарантировавший хороший результат. Чарльз тем временем беседовал с лордом Уитхемом.

В зимнем саду было тепло; солнце грело слабо, но паровое отопление поддерживало температуру, и воздух оставался душноватым и влажным. Установив треногу, Джим, ни о чем особенном не думая, отер пот со лба. Услышав, что мистер Беллман и леди Мэри приближаются из-за поворота дорожки, он вскинул глаза — и почувствовал удар молота в самое сердце.

Леди Мэри. Она была так совершенна, что у него захватило дух. Прелестна — нет, это слово не подходило. Прекрасна — тоже. Словно листок, подхваченный ураганом, его закружило и понесло куда-то, беспомощного, бесконечно, пылко, страстно влюбленного. Это была действительно физическая беспомощность: у него подгибались колени, он забывал дышать. Он недоумевал (той частью мозга, которая еще не была оглушена и еще способна была думать), как этот Беллман мог стоять там и говорить так спокойно, когда ее рука лежала на его рукаве. Словно в этом не было ничего особенного! На ней было что-то белое, а волосы черные и блестящие; щеки казались теплыми, глаза были большие и таинственные… Он чуть не застонал вслух.

Джим двигался автоматически, словно во сне, повинуясь указаниям мистера Протеро, передавал пластинку Фредерику, придерживал пальмовую ветку, чтоб не мешала, передвигал ее бамбуковое кресло ближе к бассейну, укреплял полотняный экран сбоку от снимаемой картины, чтобы направить чуть больше света на затененную сторону ее лица. Все это время он пылко разговаривал с ней про себя и с благоговейным восторгом слушал ее воображаемые ответы…

Беллман был просто никто. Решительно ничего не значил. Он на ней женится?! Смехотворно. Немыслимо. Стоит только посмотреть, как она сидит с ним рядом, гордая, отчужденная, ушедшая в себя… как ее изящные прелестные пальчики рассеянно снимают крошку мха с плеча и опускают ее в бассейн… а этот теплый изгиб напряженно повернувшейся шеи, прямо под розовым ушком, там, где завиваются кверху ее зачесанные назад волосы… Джим погиб навеки.