Огонь в янтаре - Катерина Крутова Страница 27

Возгар вспомнил, как Яра на привале про тоже рассказывала:

—И они драконами были?

—Нет, конечно,— Дракост улыбнулся, точно шутке удачной,— людские бабы драконов породить не могли. Только та, что не из чрева вышла, а из яйца вылупилась могла на свет ящера произвести. А вот отцом его мог и двоедушный стать. Говорили, правда, что в час особой нужды и двоедушные расправят крылья кожистые и заслонят от беды мир, но над той присказкой древней даже сами драконы посмеивались. Не про то разговор наш. Незадолго до пресловутой Битвы одному людскому царьку захотелось богатства и славы ящеров. Втерся он в круги приближенные, стал с драконоборцами и Горычем дружбу водить и однажды зазвал сыновей его вместе с женами на пир, а там и пленил. При том, что старшего, горячим нравом в отца пошедшего, зарубили воины в драке, а жёнку его страшным примером на поруганье выродкам отдали. Не стерпел того черный дракон, да сжег лиходеев вместе с палатами. Так война и началась.

Возгар молчал. Ему хотелось встряхнуть старца, отругать за крамолу дурную, да кричать о том, что Дракост-то, видать, совсем из ума выжил, да только исподволь по крупицам просыпались, по каплям сочились из памяти намеки и фразы, случайные, редкие, оброненные то бабкой по детству, то Ярой совсем недавно. А еще вспоминались сны — те, далекие, полузабытые, где он — мальчишка босоногий летит над Вельрикой, и ветер поет ему песню свободы, и легко душе, словно рождена она для полетов.

—Светозар действительно убил Горыча. Только тот уже был ранен смертельно и молил лучшего друга, чтобы смерть его была не напрасна. Тогда поднялся в небо белоснежный дракон, обнял крылами умирающего товарища и рухнул оземь на воинство крезово. Грохот раздался такой, что качнулись горы Фьорда, и волны с дом высотой на брег выплеснулись. Пламя вспыхнуло, а когда семь дней и семь ночей спустя унялась стихия, на поле брани нашли белого дракона, всего в саже измазанного, едва живого. О чести молящего, не о пощаде. Парнишка юный, послушник драконоборцев помог тому отойти к праотцам. Узнав про смерть возлюбленного, Любава раньше времени сыном разрешилась, и сама вслед за супругом ушла, а бабка ее, боясь, что потомка Светозара с прочими двоедушными смерти предадут, тогда и пустила слух о славном богатыре, ящера победившем. И громче прочих всю жизнь та старуха Крезов восхваляла, а драконов поносила. Так за родную кровинушку боялась. Драконоборцы ушли на Твердыш, в немом уговоре во власть не лезть и Крезов удел не трогать, и было так долго, вплоть до нынешнего Креза Великого. Мало ему Вельрики стало, все ищет славы и злата, да на соседние земли заглядывается. Тебя за драконьей головой послал. Иль я не прав?— Дракост выжидающе замолчал, пронизывая Возгара острым взглядом.

Наемник кивнул, боясь, что язык сболтнет лишнего и выдаст гнев, бурлящий в крови. Тяжко, трудно было принимать лучнику иную правду. Глава драконоборцев понимающе покачал головой, а после, по-стариковски кряхтя, поднялся и пошел прочь. А затем остановился и, не обернувшись, сказал:

—Та, кого ищешь ты, и сама встречи избежать не сможет. Судьбой связаны вы неразрывно. Конь твой да Мокроус помогут в поисках, они, что юный волхв, меж двух миров плывут, в оба заглядывая.

* * *

Толку от Мокроуса в поисках было столько же, сколь от плевков через плечо для отпугивания злыдней. Разве что плюнешь и в аккурат попадешь в идущего следом выродка. Но при таком раскладе и до драки недалеко. Выдра же явно сочла Возгара и коня личными слугами, назначенными Драгостом любые капризы мохнатого удовлетворять. Стараниями копытного и хвостатого «проводников» запасы провизии наемника изрядно обеднели, а нервы натянулись, как тетива перед выстрелом. Даром что в голове никак не хотел укладываться сказ драконоборца о давних временах. Мысленно лучник возражал старику, то и дело раздраженно взмахивая рукой или кивая неоглашенным вслух доводам. Но даже в безмолвном споре с самим собой Возгар проигрывал. Глубоко внутри острой занозой засело знание — прав Дракост, как пить дать, прав!

Размышляя и негодуя, лучник позволил Усиню самому выбирать путь, предполагая, однако, что тот пойдет в горы, по узким пастушьим тропам. Ведь издревле известно — любят ящуры пещеры средь высоких скал. Но конь предпочел берег, и спустя несколько часов пути наемник уже подозревал, верному товарищу просто нравиться звук копыт по гладкому камню. Да и хулиган — Мокроус явно предпочитал близость Фьорда, то скатываясь в воду и плывя за всадником, то мокрый от усов до хвоста, карабкаясь по штанине на луку седла и, озорно прищурившись, отряхиваясь. В очередной раз поморщившись от летящих в лицо брызг, Возгар спрыгнул с коня. Гладкие прибрежные скалы сменились черным песком, открытый простор Фьорда сужался, вылизывая сушу Твердыша длинным языком лагуны. Копыта Усиня вязли в мелких песчинках, и воин отпустил удила, давая коню волю. Получив свободу, верный товарищ далеко отходить не спешил. Дернул ушами, повел мордой, точно вслушиваясь в окрестный мир, а после тихо заржал и, тут лучник готов был покляться, на хитрой выдриной морде отразилось понимание. Мокроус кивнул, облизнул длинным языком нос и затрусил по берегу в направлении выходящего в море уступа.

—Сговорилась животина о чем-то,— понял наемник, вспоминая слова Дракоста о близости четвероногих спутников к обоим мирам.

Пропитанный солью морской воздух оседал на коже, пробирался под одежду и глубже — в саму душу, вызывая в памяти картины давно забытого прошлого. Вот еще молодой и веселый Гордар впервые берет сына в открытые воды и смеется, когда малец пытается, свесившись за борт, поймать салаку голыми ручонками. Вот Дракост рисует бузинным соком на коже предплечья защитные руны, благословляя на первую охоту, и помогает натянуть звонкую тетиву. Вот Зимич кидает в булькающий над костром котелок ароматные травы и заводит очередной сказ…. А вот рыжая девка волочет раненого юнца по черному берегу в укромный грот…

Возгар остановился как вкопанный. То, что виделось сном и забылось под ворохом лет, проступило внезапно с небывалой ясностью: камень, похожий на ежа ощерившегося, выступающий из воды; уступ скалистый в гнездах поморников; гладкие, на ступени похожие глыбы, уходящие в морскую глубь; и узкая полоска черного песка, идущая к гроту. По ней его полуживого волокла та, кто то ли привиделась, то ли в самом деле спасла из пучины юного рыбака. Неужто наяву случился с ним давний сон?

Подтверждая догадку, громко фыркнул Усинь, а Мокроус, воротившись, цапнул сквозь сапог. Впереди, там, где темные скалы смыкались со сталью вод, чернел грот, тот самый, где отрок впервые познал девичью ласку и теплоту. Лучник прищурился — зоркий глаз уловил всполох огня. В гроте кто-то таился.

Цыкнув на животину, чтоб под ногами не мешалась, наемник притаился за ближайшим камнем, высматривая — мало ли кто облюбовал укромное место. Костер в гроте разгорался. Точно сухой плавник кинули, подумалось Возгару. Однако, выброшенный на берег штормами плывун вспыхивал быстро, но также скоро и гас. А огонь в гроте набирал силу, мерцал зарницей, готовой с клонящимся к закату солнцем состязаться.

—Экое чудо-чудное, будто саму жар-птицу кто в гроте держит,— шепнул наемник и тут же, озаренный догадкой, потянулся за луком. Не мог костер, человеком разожженный, полыхать на весь проем. Там внутри, что в печном горниле сейчас пекло. Лишь одна тварь на всю Вельрику могла выдержать подобное!