Жестокое милосердие - Робин Ла Фиверс Страница 27

— Я не благородного происхождения. Незачем называть меня госпожой.

— Всякая девушка, которую встречает Чудище, для него прелестная госпожа, — поясняет Дюваль.

Чудище выпрямляется и отпускает мою руку.

— Не всякая, а лишь та, что не удирает от меня прочь, объятая ужасом, — произносит он с улыбкой.

Великан шутит и веселится, но выглядит это так, словно он ощеривается перед нападением. Как же мне нравится, что он, вместо того чтобы извиняться за свою наружность, предлагает ее тебе, точно вызов! Я тотчас проникаюсь теплым чувством к этому человеку.

Количество французов, убитых им в прошлой кампании, лишь возвышает его в моих глазах. Более того — мне отлично известно, что в дни Безумной войны именно его беспримерное мужество зажгло сердца тысяч крестьян. Вооружившись кто чем — вилами, топорами, серпами, заточенными лопатами, — они пошли в ополчение и в итоге выдворили французов из нашей страны. Если бы не вдохновенные деяния Чудища и не доблесть крестьян, быть бы нам сейчас под захватчиками.

— Садись, дружище! — Дюваль приглашает рыцаря за стол и подсаживается к нему. — А я и не ждал, что ты так скоро вернешься, да еще и разыщешь меня здесь.

Их глаза встречаются, и один спрашивает без слов, другой так же отвечает.

— Мы просто подоспели ко времени, — вслух произносит Бенабик и велит хозяину принести еще кружку.

Тот с явной радостью обслуживает живую легенду, явившуюся под его кров.

— «Мы»? Что, и де Лорнэй здесь? — спрашивает Дюваль.

— Ну конечно! Мы, знаешь ли, бросили монетку, и ему выпало устраивать лошадей.

— Это и есть де Лорнэй? — спрашиваю я, заметив мужчину, как раз входящего в комнату.

Он тоже очень высокого роста, правда, примерно с Дюваля — куда ему против богатырской стати Варохского Чудища! — и тоже одет в потертую, запыленную кожу. Но на том всякое сходство между ними и кончается. В противоположность Бенабику, это едва ли не прекраснейший из мужчин. Он подобен архангелу, спустившемуся с небес. Красавец движется к нашему столу, сопровождаемый целой свитой служанок, готовых бегом исполнять малейшую его просьбу. Мне становится противно, и я опускаю взгляд в кружку с вином.

Дюваль поднимается ему навстречу, а я замечаю, что Чудище пристально следит за выражением моего лица.

— Неужели тебе не по сердцу красота де Лорнэя, прелестная госпожа? — спрашивает он.

Я морщу нос:

— Я не охотница до красивых мужчин, господин мой.

Он одаряет меня оскалом жуткого хищника и поднимает кружку.

— Так и знал, что мы столкуемся! — говорит он и выпивает вино.

Я тепло улыбаюсь в ответ и делаю то же самое.

Когда Дюваль представляет меня де Лорнэю, тот не делает попытки поцеловать мою руку и не называет госпожой. Он, кажется, вообще едва замечает меня. Чудище опять склоняется к моему уху:

— Прошу тебя, не обращай внимания на повадки рыцаря Аморны.

Я поспешно вскидываю глаза: как-то де Лорнэй примет подобную колкость? Сдается мне, назвать посвященного рыцаря «рыцарем Аморны», то есть простым юбочником, — значит нанести ему тягчайшее оскорбление! Однако де Лорнэй лишь бросает на Чудище слегка раздраженный взгляд и усаживается за стол. Нам живо приносят еще вина и бокалы, после чего хозяин прогоняет млеющих девушек на кухню и оставляет нас ужинать.

Де Лорнэй тянется к кувшину и спрашивает:

— Ну так что? Отыскал тебя Раннион?

Дюваль осуждающе косится в мою сторону и отвечает:

— Нет, к сожалению. Его постигла беда. Он скончался прежде, чем мы успели переговорить.

Рука де Лорнэя замирает над кружкой.

— Это что, правда?

Дюваль мрачно кивает. Я не отрываю глаз от тарелки, очень стараясь ни в коей мере не выглядеть той самой «бедой», и напоминаю себе, что на самом деле не совершила ничего плохого. Я лишь позволила святому Мортейну направлять свою руку.

— Что же с ним стряслось? — спрашивает де Лорнэй.

Дюваль лишь отмахивается:

— Лучше вы расскажите, как оказались здесь. Я-то думал, вас надолго задержат в Бресте дела.

Де Лорнэй и Чудище переглядываются.

— Барона мы там не застали, он выехал в Геранд, на державный созыв, — отвечает Бенабик. — Собственно, и мы едем туда же.

— Что?.. — спрашивает Дюваль.

Я впервые вижу его настолько растерянным.

Чудище хмурит брови:

— Разве ты не хочешь, чтобы и мы там были? Мы решили, что тебе не повредит наша поддержка.

— Да нет. Я просто не знал, что будет державный созыв. Герцогиня вроде не собиралась созывать всех баронов, пока не выработает решение, которое с ними можно было бы обсудить. Ты правда уверен?

— Вполне. Весть о созыве достигла Бреста как раз к тому времени, когда мы сошли с корабля. На пергаменте была печать Тайного совета.

Дюваль делает большой глоток вина, ни дать ни взять нуждаясь в подкреплении сил.

— Это может означать только одно, — говорит он. — Кто-то из советников презрел пожелания государыни и сам объявил созыв.

Если это так, то последствия могут быть очень и очень серьезными. За столом воцаряется тишина.

— Быть может, она просто передумала? — невольно спрашиваю я.

Дюваль смотрит на меня так, словно успел начисто забыть о моем присутствии.

— Нет, — отвечает он тихо.

Де Лорнэй принимается разглядывать меня, точно какую-то диковину.

— Ну и выбрал же ты времечко роман закрутить, — говорит он Дювалю.

Тот отвечает:

— Девица Рьенн доводится мне не возлюбленной, а кузиной. Попрошу вас обходиться с ней соответственно!

В его голосе звучит явственное предупреждение, и я против воли испытываю теплую благодарность.

Темные брови де Лорнэя изумленно лезут на лоб:

— Кузина?

— Кузина, — почти рычит Дюваль. — И я везу ее ко двору!

— Зачем? — слегка присвистнув, осведомляется де Лорнэй. — Сплетни и кривотолки плодить?

Белые зубы Дюваля сверкают в улыбке.

— А хотя бы и за этим, — говорит он. — Впрочем, ваши новости все в корне меняют. Идем-ка на боковую, чтобы завтра выехать на рассвете!

Он поднимается и сверху вниз глядит на меня.

Оказывается, ужин кончен, мне пора уходить. На случай, если я чего-то не поняла, он подает мне руку.

Я прищуриваю глаза. Он что думает — что я не раскусила его план? Я, значит, буду тихо сидеть у себя в комнате, пока он тут с приятелями вершит судьбы королевств и предателей изобличает? Не пойдет! То есть пускай его думает, будто я безропотно повинуюсь!