Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между - Ярослав Гжендович Страница 27

Я шел через этот коридор, словно через неоновую оранжерею, и не мог поверить своим глазам. Вообще-то, выглядело все это просто красиво. Виденное отдавало простой, нерафинированной красотой рождественской елки. Кое-где цветы выглядели даже грозно, они щетинились шипами, их бутоны были хищными, будто у ядовитых или насекомоядных растений; а в других местах они были кичеватыми, изливающимися всеми цветами радуги, словно на индийской открытке. Иногда они казались мясистыми и необузданными, похожими на блестящие слизью орхидеи. Я продирался через них, словно через джунгли, и разыскивал отходящий в сторону коридор.

И прошел мимо дверей, из-за которых пульсирующим кольцом выползали целые волны мелких, копошащихся будто червяки мыслеформ. Выглядело это не очень-то хорошо. Похоже, за этой дверью проживал неприятный человек, который часто попадал в одержимость. Его мысли расползались по стенам и исчезали в светящейся, многоцветной чащобе.

Я нашел коридор и двинулся п спиральной лестнице, ввинчивающейся в башню надо мной. Шизофреники часто рисуют подобные лестницы. Невыносимая спираль, вздымающаяся в бесконечность, так что делалось нехорошо. Ступени скрипели подо мной, по сторонам я видел угловатые балки конструкции. Ноги я ставил осторожно, заглядывал за каждый поворот и не выпускал из рук слегка приподнятого обреза.

Я прошел место звонаря со свисавшими над ним веревками, каждая толщиной с мою руку. Сверху маячило несколько колоколов, прикрепленных к соединенным накрест балкам. Выше я слышал нечто вроде всхлипывания и осторожных шагов. Очередные ступени. Теперь я вышел на вершину башни; в квадратном отверстии посреди площадки под куполом гнездилась огромная, блестящая туша колокола.

Окно было открыто, оттуда дул холодный, неприятный ветер.

И снова я услышал всхлипы.

Они доносились из-за окна, с крыши башни. Тут я перевел дух, спрятал обрез в кобуру, снова вздохнул и перелез через высокий парапет, протискиваясь через узенькое окошко, завершенное остроконечным сводом, словно какая-то пуля.

Понятия не имею, каковы в Стране Полусна последствия падения с церковной колокольни на замощенный камнем двор. Пока я был блуждающей душой спящего молодого человека, то мог вздыматься в воздухе и плавать в нем, словно рыба. И вообще, мог проходить сквозь стены и двери. Только все это уже закончилось.

Мне хотелось, чтобы все было как в "Матрице" – "весь секрет в том, что ложки нет"; я хотел, чтобы земля отразила меня эластично, без какого-либо вреда. Но, во-первых, я никак не могу этого проверить, а во-вторых, довольно часто мне задавали здесь трепку. И потом я не просыпался, кровоточа из ран, появившихся, когда я был вне тела. Я просыпался, просто-напросто, больным. Более серьезные ранения дали эффект в форме повреждения печени, в другой раз – изъязвления стенки желудка. А в другой раз все выглядело так, словно бы у меня случилась грудная жаба. Все те болезни со временем отступали, но мне этого хватило, чтобы начать уважать мир Между и его законы.

Я вылез на крышу. На готической крыше находится множество элементов, практически невидимых снизу. Мы же видим лишь кружевную конструкцию. Вся крыша покрыта различными сложными орнаментами, из которых одни обладают конструкционным значением, а другие – нет, зато имеется за что можно схватиться. Выступы, пинакли, контрфорсы… Готические крыши весьма выгодны,3а неоготические – тем более.

Я увидел его. Он осторожно полз на наклонной плоскости черепиц, держа в руке веревку, таща за собой свободную, явно слишком большую рясу, и цепляясь за все, что попало, будто коричневый осьминог. Принимая во внимание, что он не жил со вчерашнего дня, а как раз сейчас в очередной раз собирался повеситься, с его стороны это было избыточная осторожность.

Тут мне вспомнилось, что у него была боязнь высоты. Кое-какие вещи не меняются. Только лишь благодаря тому я и успел.

Я сошел на карниз, прошел его и уселся на сложном, каменном пинакле, к которому монах с трудом привязывал веревку. Выглядело все это так, будто бы он присоединился к горгульям, которые и так во множестве населяли крышу.

Высота как-то не производит на меня впечатления. Еще с детства. Для меня пройти п рельсу, проложенному между небоскребами, такое же легкое занятии, как пройти по рельсу, лежащему на земле. Если я могу сидеть на спинке лавки и не терять равновесия, так почему бы не сидеть точно так же на поручне моста или балкона? Ведь это то же самое. В иное время я мог бы без всякой страховки быть строителем небоскребов.

С этой стороны он выглядел лет на двенадцать. Потому что тонул в рясе, ну совершенно, как будто бы окутался конским чепраком. Из-под обширного, ну прямо как шатер, капюшона, выглядывала маленькая, обритая практически под ноль голова, маленькие, детские ладони пытались привязать веревку.

- Зачем ты это делаешь? – спросил я.

Тот поглядел отсутствующим взглядом, и до меня дошло, что он уже вкрутился: порочный круг, обратное сопряжение, до него не доходило, что происходит, он все время пытался: а вдруг в этот раз и удастся.

- Они меня не получат, - проблеял монах. – Идут за мной, но меня не получат.

- Кто идет за тобой?

- Плакальщики… Идут схватить меня! Михала захватили, но меня не получат!

- Так ведь ты же уже не живешь. Ты повесился. И ты ведь уже видишь, что то не выход. – Сцена из фильма: неудавшийся самоубийца и полицейский. Не хватало только лишь пожарников на низу и растянутой сетки. – Разорви эту последовательность. Погляди на меня. Ты сделал ошибку. Ужасную ошибку. Но тебе не нужно ее повторять.

- Н-нет… не могу… Они идут за мной.

- Я защищу тебя. Я могу забрать тебя отсюда.

Тот неожиданно глянул на меня; в его серых глазах ребенка тлела надежда. А мне стало его жалко. Все это пепел и пыль… И ничего больше. Парень усердно соглашался со мной, но его ладони все время были заняты веревкой, пытаясь затянуть неумелый узел у основания контрфорса.

- Не могу… не могу перестать. – Он поднял веревку в средине и завязал кривую петлю, через которую протянул нижнюю часть шнура. Узел виселицы. – Не могу… перестать… Они идут…

Внизу кто-то стоял. Настолько черный и неподвижный, что я сразу его и не заметил. Он стоял в самом низу, посреди двора, где перед тем, наверняка, ничего не было. Еще один монах, но громадный и сотканный из темноты. Собственно говоря, выглядел он будто одна лишь ряса. Темнее ночи. Ладони он прятал в свободных рукавах и стоял, не двигаясь. Немного похожий на притворяющихся монахами мимов, что неподвижно стоят на рынках городов, пока не бросишь монету в кружку. Подняв голову, он глядел на нас пустой дырой капюшона, заполненного черным небытием.

А потом вдруг дернулся молниеносным движением, словно подхваченный ветром обрывок сажи. Одна моментальная, размазанная вспышка черноты – и исчез в дверях монастыря. Будто паук или крыса. В мгновение ока.

И двор сделался пустым.

Нехорошо.

- За мной идут… - застонал Альберт и начал дергаться с веревкой, желая расширить петлю.