Новая Дикая Охота. Рассказы для живых - Макс Фрай Страница 27

– Думаю, интересно, а можно ли сделать, чтобы люди нас не боялись? – отвечаю я Мирке. – Страх хорошая штука. Но мне бы хотелось вызывать у людей разнообразные чувства. Не один только страх.

– Ай, да они не только нас, а всего на свете боятся! – смеётся Мирка. – Тут ничего не сделаешь, разве только украсть младенца и воспитать, чтобы к нам привык с малолетства. Но это вряд ли получится. Говорят, в старину кто-то пробовал, но ничего не вышло. Не приживается среди нас человек.

– Ещё чего не хватало, с младенцем возиться! – фыркает Галя.

– Тем более, один у нас уже есть, – ехидно вставляет Лех.

Он меня часто «младенцем» дразнит. Мне не обидно, Лех по-своему прав.

– Ещё я думаю, вот бы посмотреть, что в той сумке, которую женщина бросила, – говорю я. – Жалко, что её невозможно открыть. Мы можем прикоснуться, потрогать, но не открыть закрытое, вообще ничего нам нельзя изменить. Или это возможно, просто я пока не умею?..

– Открыть? – удивляется Тася. – Настоящую сумку? Вот прямо руками? Было бы здорово. Я бы тогда грабила всех прохожих подряд! Только чудес, к сожалению, не бывает. Мы не в сказке. Добро пожаловать в реальную жизнь!

– На самом деле чего только не бывает, – вставляет Лех. – Слышал, у тех, кто очень долго живёт, иногда получается открывать, закрывать, даже ломать и чинить. Не буду врать, своими глазами не видел, но так говорят.

Я бы всё равно сам проверил – а вдруг получится? Мне лишний раз прогуляться не лень. К тому же мой Эфраим считает – пока был живым, считал, – что когда есть возможность попробовать, лучше делать, чем рассуждать.

Но в этот момент из-за угла к нам выходит – мужчина? мальчик? старик? В общем, наверняка он не женщина, это я отличать умею, женщины обычно теплее и дышат иначе, и в другом ритме внутри дрожат. Сейчас у человека три тени; я знаю, что это просто от фонарей, но он всё равно мне из-за этого сразу нравится. Мой Эфраим почему-то думает, что чем больше теней, тем веселей. Кому именно веселей, я не знаю, мне его – себя, Эфраима – не всегда бывает легко понять.

Мужчина, мальчик, старик идёт как-то странно. То ли танцует, то ли, как это с людьми случается, пьян. И от этого он ещё больше мне нравится. Почти как Мирка, когда говорит: «Не грусти», – а может быть даже больше. Интересно, это и есть «любить», когда так сильно кому-то рад?

Смотрю на него, веселюсь и думаю: пусть этот мальчик, мужчина, старик окажется колдуном. Или хотя бы просто героем, который не боится вообще ничего. Короче, пусть он нас увидит и не испугается. И рядом со мной хоть чуть-чуть посидит.

Но человек, мужчина, мальчик, старик идёт не к нам, а прямо к брошенной сумке, которая лежит на земле. Я знаю, что люди любят присваивать чужое имущество, без каких-то возвышенных соображений, просто от жадности, им только дай. Но сейчас мне нравится думать, что этот человек ищет сокровища. Специально среди ночи вышел из дома, чтобы как следует их поискать. И нашёл – вот это везение! Я так рад, словно это не с ним, а со мной случилось. Будто я сам нашёл ночью на улице сумку, в которой лежит корона сказочного царя с рубинами и сапфирами. И ещё с изумрудами, как я о них мог забыть?!

Мы сидим и смотрим на человека, мужчину, мальчика, старика. Даже Тася не порывается его напугать, но не потому, что ей интересны сокровища. Просто этот человек рад находке, а радость у людей – очень редкое чувство. Чем дожидаться, пока кто-то из них обрадуется, проще самому сто раз её испытать.

Человек поднимает сумку и достаёт из неё корону. Не знаю точно, с какими камнями, но они так сверкают в свете уличных фонарей, что можно не сомневаться: камни – что надо. Такие, каким положено быть у волшебных царей.

– Ё-моё, – говорит человек, разглядывая корону. Он сейчас так радуется, что девчонки тихонько стонут от наслаждения. Радость это, конечно, очень приятно, гораздо круче, чем страх, но ощущение такое сильное и непривычное, что лично я бы его с удовольствием поделил пополам.

Лех смотрит на меня с таким интересом, словно я невесть во что превратился, хотя это всё-таки вряд ли – форма есть форма, пока сама не рассеется, её нельзя изменить.

– Это же ты хотел, чтобы в сумке лежала корона? – спрашивает Лех.

Он так долго живёт в этой форме, что много чему успел научиться. Даже чужие мысли читать. Не знаю, зачем ему, лично мне и своих хватает; если честно, иногда их даже больше, чем надо. Но кто знает, что будет, если я проживу так же долго? Может за столько лет свои мысли закончатся, а совсем без мыслей жить окажется скучно? Тогда тоже надо будет научиться читать чужие, как Лех.

В общем, Лех меня спрашивает: «Ты хотел, чтобы в сумке лежала корона?» – и я киваю, зачем обманывать. Я же и правда хотел.

– Ну ты даёшь! – говорит мне Лех. Не насмешливо, как обычно, а восхищённо. – Я о подобных фокусах только слышал, когда только здесь появился, от тогдашних таких, как я теперь стал, стариков. Думал, байки. Быть такого не может, чтобы кто-то из наших просто силой своих желаний изменял человеческий мир!

– Я нечаянно, – объясняю.

Потому что, во‐первых, и правда нечаянно. На самом деле я не умею, меня таким фокусам никто никогда не учил. А во‐вторых, чтобы Леху не стало обидно, что я сделал такое, чего он сам даже представить не мог.

Но договорить я не успеваю, потому что мальчик, мужчина, старик надевает корону на голову и стоит, озираясь с таким интересом, словно до сих пор был слепым, и внезапно прозрел. И теперь он чувствует нечто настолько необычное, сложное, что девчонки мгновенно приходят в себя, Лех мечтательно улыбается: «Вот это у нас приключение!» – а я… ну, даже не знаю. Может быть, когда говорят: «Я счастлив», – что-то такое имеют в виду?