Зимний зверь - Елизавета Дворецкая Страница 27

Баян не обиделся, а только вздохнул. При всем его легкомыслии он любил и брата, и его жену, и вовсе не хотел, чтобы их ребенок родился лесным зверьком.

Они вышли за ворота. Казалось, только-только миновал полдень, а уже темнело, воздух был серым, и серое облачное небо низко, тесно нависало над землей. Снег поскрипывал под ногами, мелкие сухие снежинки покалывали лицо. Маленькая внутренняя площадь детинца, на которую смотрели боярские дворы, была почти пуста, только холопы волокли в ворота воеводы Добромира волокушу со здоровенной бочкой воды, а соседские, боярина Угрюма, подшучивали над их лошадью. Красные резные ворота Перунова святилища, что стояло прямо напротив княжеского двора, были закрыты; огромный священный дуб, видный над тыном, дремал, не шевеля ни одной веткой. Снег засыпал его, и казалось, сама душа Перунова дерева ушла в небесные заоблачные леса, а здесь осталось только бесчувственное тело в глухом доспехе коры.

– Да, я тут слышал кое-что! – За воротами Баян отвлекся от тревожных мыслей, оживился и значительно подтолкнул Веселку в бок. Она обернулась к нему. – По городу слух идет, будто тебя за кузнеца какого-то посадского сватали? – Баян подмигнул. – А ты вроде как не пожелала? Правда это?

– Похоже на правду, – неохотно ответила Веселка. Ей сейчас совсем не хотелось вспоминать о злосчастном сватовстве Беляя. – Глупости только выдумывают! Какие уж теперь свадьбы?

– И правильно! – одобрил Баян и опять подмигнул. Причину ее отказа он понимал по-своему. – Не выходи за мужика посадского, я тебе получше жениха найду!

– Да ну! – недоверчиво отозвалась Веселка, поддерживая эту игру скорее по привычке, чем из желания. – Ты найдешь, как же! Дождешься от тебя!

– Не веришь? Да хоть завтра! – воодушевился Баян. – Любого у меня в дружине выбирай! Плохих не держим! А хочешь, – он приобнял ее за плечи и склонился к самому ее лицу, – сам посватаюсь?

– Да ну тебя! – уже с досадой повторила Веселка и отстранилась. – Не болтай! У меня брата хоронят, а ты…

Она замолчала, заметив, что Баян ее не слушает, а смотрит мимо, куда-то на нижний край площади. Там, где на площадь детинца выходила улица, называемая Посадский Воз, стоял Громобой. Узнав его, Веселка внезапно испугалась и ахнула.

– Он, что ли, за тебя сватался? – Баян мельком глянул на нее и, не дождавшись ответа, двинулся вперед.

– Что ты, нет! – крикнула Веселка ему вслед и тут же заметила, что и Громобой идет навстречу Баяну.

– Долго ждать тебя приходится, Гром Громович! – задорно окликнул Баян. – А мы уж хотели за тобой посылать. Думали, дорогу позабыл. Или матушка не пускала?

– А ты встречать вышел! – неприветливо отозвался Громобой. Смуглый, с длинной черной косой, с блестящими угольными бровями и бездумной белозубой улыбкой, князев брат вдруг показался ему таким чужим и неприятным, что даже смотреть на него было противно. – Без встречальщиков обойдусь! Тебе-то не до того – за всеми девками бегаешь, небось ноги уже стер по колени! Нет бы князю тебя на Волка послать – ты ж одним криком любого зверя одолеешь!

Веселка застыла, не веря своим ушам: Громобой и раньше не отличался особой вежливостью, но это уже было чересчур! Во всех воротах уже толпился народ, с княжеского двора показалось несколько кметей.

– Да ты мухоморов объелся! – ошарашенно воскликнул Баян, скорее изумленный, чем возмущенный. Сам он редко с кем-то ссорился и не мог понять, ради чего Громобой так явно нарывается на ссору. – Кулаки с молоток, а голова – пустой горшок! Тебя от невестиных ворот проводили, а ты теперь на людей кидаешься! И поделом тебе! Такому вежливому не до девок: ступай в лес и там с медведицей обнимайся!

Веселка поспешно догнала Баяна и взяла за локоть, словно пытаясь удержать. Угрюмое лицо Громобоя напугало ее и внушило самые нехорошие предчувствия; ей хотелось как-то побыстрее развести противников в разные стороны, но своим приближением она только ухудшила дело. Но при виде ее встревоженного лица Громобой вдруг ощутил такую ненависть к Байан-А-Тану, что захотелось разом стереть его в мокрое место!

– Я тебя научу за нашими девками бегать! – многозначительно пообещал Громобой и тут же, шагнув вперед, быстро и точно ударил Баяна в челюсть.

Сила удара была такова, что Баян, ничего такого не ждавший, не успел от него уйти, и кулак Громобоя отшвырнул его на несколько шагов назад. Падая, он чуть не опрокинул стоящих позади кметей, но кое-как они сумели его подхватить. Раздался дружный крик, изумленный и возмущенный разом; Веселка взвизгнула; двое кметей поддержали Баяна, а остальные, трое или четверо, разом бросились на Громобоя.

В следующий миг они уже летели в разные стороны, как сухие листья. Сейчас его одолела бы разве что сотня. Никогда еще Громобой не переживал такого буйного воодушевления, такой дикой ярости, которая удесятерила все силы, такой жажды схватки. Казалось, вот только что он плелся к детинцу нога за ногу, убежденный, что не хочет искать драки ни с зимними чудовищами, ни с кем-то другим, а хочет только вернуться в кузницу и спокойно заниматься своим делом. Он себя обманывал; уже много дней, с самого затмения, впервые напугавшего Прямичев, в нем зрело сознание, что именно ему-то и предстоит избывать беду, а вместе с сознанием созревали и силы. Споря с Веселкой, с матерью, со всем белым светом, он и сам в глубине души был убежден, что от битвы ему никуда не деться. Но он слишком плохо представлял себе эту битву, и оттого сами мысли о ней казались нелепыми. А силы копились; он пытался жить как жил, но не вышло: задавленная битва отомстила, прорвалась в самое неподходящее время.

Нет, Черный Сокол сам был виноват! Когда Громобой вышел на площадь и увидел у княжеских ворот его, черного, как навь, с грачиным носом, а рядом с ним Веселку, белую и румяную, как солнышко, с мягкими кудряшками на лбу, выбившимися из-под платка, все его глухое томящее раздражение обрело причину, а тем самым нашло и выход. И он бросился на Черного Сокола как на виновника всего; того виновника, на поиски которого его, Громобоя, посылают «туда, не знаю куда».

И вот сейчас Баян сидел на земле, держась руками за голову; вид алой крови на белом снегу еще больше разъярил и раззадорил Громобоя. Он был даже рад, что княжеские кмети набросились на него целой толпой; жажда битвы бушевала в нем, как гроза. Он должен был дать выход этой дикой силе, иначе она задушила бы его; правы были все те, кто подозревал в нем эту силу и требовал применить ее для общего блага. А теперь она пошла вразнос, каждый удар доставлял ему дикую радость. Хотелось, чтобы кметей было больше и больше, чтобы они валили валом, чтобы ему было куда девать свою кипящую мощь, которая уже не помещалась внутри него. Вся многолетняя выучка кметей оказалась бесполезна перед кипением этой стихийной силы, и они разлетались по двору, не понимая даже, как это получается.

В детинце поднялся шум, отовсюду сбегался народ, истошно вопили холопы, в ужасе визжали женщины. С княжьего двора поспешно выбегали все новые кмети, полуодетые, вооруженные кто чем, не понимающие, что происходит: не то мятеж и смута, не то новое буйство нечисти. Не Зимнего ли Зверя бьют там, на площади перед Посадским Возом? Уже бежала и челядь с дубьем, но пока не решалась вступить в схватку, как ни побуждал ее к этому отчаянно вопящий дружинник Раней. Вид Баяна с окровавленным лицом привел его в такой ужас, что Громобой показался злым духом в человеческом обличье. Вот он где, Зимний Зверь!