Волчье логово - Дэвид Геммел Страница 26

Стол сорока футов в длину и трех в ширину некогда бывал покрыт тонким полотном и уставлен золотой посудой. Изысканные блюда подавались к нему, и вельможи резали мясо золотыми ножами. Теперь скатерть не покрывала его, и блюда были оловянные, а кубки глиняные. На тарелках лежали хлеб и сыр, в кубках — холодная ключевая вода. За столом сидели двадцать восемь монахов в белых одеждах, и за каждым, блистая при свете ламп, стояли доспехи — серебряный шлем, сверкающая кираса и ножны с мечом. К каждым доспехам был прислонен длинный деревянный посох.

Экодас и Дардалион сидели во главе стола.

— Позволь мне отстаивать собственные взгляды, — с мольбой сказал Экодас.

— Нет, сын мой, но обещаю тебе изложить их очень убедительно.

— Не сомневаюсь в этом, отец, но я не смогу столь же убедительно изложить твои.

— Постарайся, Экодас, с человека нельзя требовать большего. — Дардалион приложил палец к губам и закрыл глаза. Все головы тут же склонились, и мысли каждого стали доступны всем. Экодас воспарил, лишенный зрения, слуха и осязания, объятый теплом. Вишна, Магник, Палиста, Сереc и все остальные парили рядом, вокруг него.

— Мы едины, — передал Дардалион.

— Мы едины, — откликнулись Тридцать. И они вознесли молитву Истоку, мысленный гимн на языке, не известном никому из них, даже Дардалиону. Слов не понимал никто, но чувство, вызванное ими, порождало волшебство, наполнявшее душу светом.

Экодас перенесся назад, в детские годы, и вновь увидел себя высоким, нескладным темноволосым подростком с лилово-голубыми глазами — он работал в поле вместе с отцом, сеял и убирал урожай. Хорошие то были времена, хотя тогда он этого не знал. Деревенская молодежь чуралась его — у него не было друзей, с кем бы он мог поделиться своими маленькими радостями, своими открытиями. Но теперь, возносясь ввысь со звуками гимна, он вдруг понял, как любили его родители, несмотря на свой страх перед его даром. Вспомнил теплые материнские объятия и мозолистую руку отца, ерошившую его волосы.

И такова была власть гимна, что он без ненависти вспомнил даже вагрийских солдат, ворвавшихся в его дом, и топор, расколовший череп отцу, и нож, оборвавший жизнь матери. Сам Экодас в миг гибели родителей был в амбаре. Он соскочил с сеновала и бросился на солдат. Один из них взмахнул мечом, и клинок рассек мальчику лоб, шею и плечо.

Очнувшись, он оказался единственным живым дренаем на многие мили вокруг. Вагрийцы перебили всех — и людей, и даже животных. Деревня горела, густая пелена дыма висела над землей. Экодас добрался до нее на третий день после набега — она отстояла на две мили от их дома. Повсюду валялись трупы, и на смену дыму явились черные стаи воронья. Он набрал кое-какой еды — обгоревший окорок, мешочек с сухим овсом, — прихватил лопату и вернулся домой, где схоронил родителей в глубокой могиле.

Год он прожил один, питаясь зерном, кореньями и прочими растениями, годившимися в пищу. За все время он не видел ни одного человека. Днем он работал, а ночью ему снилось, что он летает в ночном небе над горами, купаясь в чистом свете звезд. Дивные были сны!

Однажды во время полета перед ним возникла темная фигура — человек с черными, гладко прилизанными волосами, раскосыми глазами и длинными, заплетенными в косы бакенбардами, висящими ниже подбородка.

— Откуда ты, мальчик? — спросил незнакомец. Экодас в испуге шарахнулся от него. Тот протянул длинные руки, чешуйчатые и когтистые, и Экодас обратился в бегство. В небе появились другие темные тени, подобные воронью над деревней, и они окликали его. Далеко внизу показалась хибарка, которую он сколотил себе из остатков сгоревшего амбара. Экодас слетел в свое тело и очнулся с бешено колотящимся сердцем. В миг между сном и пробуждением ему почудился торжествующий смех.

Два дня спустя к нему пришел странник, стройный человек с добрым лицом. Он шел медленно, а когда сел, то сморщился от боли — бок у него был зашит.

— Доброе утро, Экодас, — сказал он. — Меня зовут Дардалион. Ты должен уйти отсюда.

— Почему? Здесь мой дом.

— Ты сам знаешь почему. Цу Чао видел твой дух в небе и послал за тобой своих людей.

— Почему я должен тебе верить?

Странник с улыбкой протянул ему руку.

— Исток наделил тебя Даром. Дотронься до меня и посмотри, есть ли во мне хоть капля зла.

Экодас сжал его руку, и память Дардалиона открылась ему. Великая осада Пурдола, битвы с Черным Братством, путешествие с Нездешним, страшные картины крови и смерти.

— Хорошо, я пойду с вами.

— Ты не будешь одинок, мой мальчик. Пока что вас девять, но будет еще больше.

— Сколько?

— Нас будет тридцать.

Гимн завершился. Экодас ощутил боль разлуки, свое тело и сквозняк из открытого окна, холодящий босые ноги. Он вздрогнул и открыл глаза.

Дардалион встал, и Экодас посмотрел снизу на его тонкое аскетическое лицо.

— Братья, — сказал настоятель, — за вашими спинами стоят доспехи Тридцати, а рядом с ними — посохи священников Истока. Нынче ночью мы решим, в чем наша судьба: облечься в доспехи и слиться с Истоком в смертной битве против сил Зла либо разойтись каждый своим путем в мире и гармонии. Сегодня Экодас будет защищать первый выбор, а я — второй. По окончании прений каждый из вас встанет и объявит о своем решении, взяв либо посох, либо меч. Да просветит нас Исток.

Он немного помолчал и начал говорить о всеобъемлющей власти любви, о переменах, которые она творит в сердце человека. Он говорил о вреде ненависти, алчности и похоти, вдохновенно заверяя, что безумен тот, кто верит, будто мечи и копья способны искоренить Зло. Он говорил о демонах ярости, таящихся в каждой человеческой душе, — демонах с огненными бичами, которые даже хорошего человека способны совратить на путь насилия и убийства. Экодас слушал его с возрастающим изумлением. Настоятель не только привел все его доводы, но еще дополнил своими.