Клинок Богини, гость и раб - Анастасия Машевская Страница 26

Лицо Шиады потемнело:

– Убоись, старик, звать Уробороса гадом. Змей – начало Круга и начало всей Мудрости. Только это, наследованное от Матери‑Змеи, и делает его по‑настоящему достойным Ее Сыном. Этого не изменить даже вашей Библии, и мы, служители культа, горды тем, что носим знак Змея.

– Мы уже изменили это!

– Разве? – дерзко бросила жрица из рода Сирин.

– Змей – начало всей подлости и порочности этого мира! Он совратил женщину…

– Знанием, верно, – продолжила Шиада. – Женщина поддалась на искушение знанием, потому что мудрость и знание – женский удел с тех самых пор, как Праматерь сотворила Вселенную. И женщина научила знаниям мужчину.

– За что Адама с Евой изгнали из Рая! – Вот, вот он, аргумент, которого не переспорить, возликовал епископ, пыхтя и подергивая губой с бородавкой.

– Ваших Адама и Еву изгнали из Рая потому, что они познали глубокую истину – в знании сила, но в незнании счастье. Вот та единственная истина, которая есть в вашем Писании, ведь все настоящие истины горьки. Если бы Ева не вкусила от Знания, то, по этой самой Библии, нужно всю жизнь быть счастливым и для этого – быть идиотом.

– НУ ХВАТИТ!!! – Рейслоу и епископ взревели одновременно. Стансор вскочил с места:

– ТЫ НЕМЕДЛЕННО ИЗВИНИШЬСЯ, ПОЙДЕШЬ В СВОЮ КОМНАТУ, А ЗАВТРА УТРОМ ОТПРАВИШЬСЯ НА ИСПОВЕДЬ И БУДЕШЬ НЕУКОСНИТЕЛЬНО СОБЛЮДАТЬ ЕПИТИМЬЮ, КОТОРУЮ ТЕБЕ НАЗНАЧАТ! ПОНЯЛА МЕНЯ?!

Шиада не отвечала, молча воззрившись священнику глаза в глаза. Чернеющий отблеск ее собственных засветился, как озерная гладь под бледным светом полумесяца. Она смотрела неотрывно, и ярость епископа угасала, а смелость и решимость таяла, как сахар в огне. Монах как‑то сдулся, будто весь сморщился, а потом встал, скомканно извинился и ушел.

Лигар‑старший сглотнул. Рейслоу сел. Шиада отхлебнула ячменного пива и поморщила тонкий прямой носик – питье довольно скверное, как ни крути.

За ужином следующего дня епископ герцогства отсутствовал – жрицы он теперь избегал, хотя на исповедь она так и не пришла. В то воскресенье все утро и потом в обед без конца трезвонили колокола, призывая христиан на службу. Их звук казался Шиаде нестройным, утробным и безнадежно раздражал. Благо вечером этим святошам полагается молиться в покоях, втайне радовалась жрица, время от времени соглашаясь с чем‑то из того, что без умолку твердил ей Кэй Лигар.

Внезапно гомон голосов, окружавших Шиаду, зазвучал иначе – будто в одно мгновение она оказалась у подножия гор, в ущельях которых пировали люди, и голоса их доносило особое, «скалистое» эхо.

«Нет», – отрезала жрица, отгоняя видение.

«Тебе не закрыть глаз на незримое», – раздался внутренний жреческий голос, равный зову Праматери. И зрение победило…

…Ветви сырых от дождя деревьев укрывали кого‑то в звериных шкурах, с короткими кремневыми ножами. Спрятавшиеся следили за другими, сидевшими у костра. В шатре близ пламени двигалась женская фигура. Легкий шепоток пробежал среди тех, что прятались в лесу. Раздался клич, полетели ножи и – неожиданно – дротики. Несколько человек у костра повалились…

Видение потухло.

«Матерь!» – из темноты позвала женщина и земную мать, и Единую.

Где‑то на другом конце земли в ответ на зов Первая среди жриц открыла призрачные глаза, «выкатилась» из собственного тела и поспешила к дочери. Тело Ринны, оскверненное дикарями, еще дергалось в предсмертной конвульсии. Из вспоротого живота вытекала кровь. И что‑то еще, похожее на золотисто‑черный дымок…

…Лагерь дымит пожаром. Трупы двенадцати мужчин лежат вокруг пепелища. В объятом пламенем шатре распростерта на земле женщина с застывшими глазами… Над ней дух рыдающей матери. Кровной.

…Слышится гвалт ликования варваров – саддаров, опустошивших лагерь…

Нелла поднимает полупрозрачное лицо и смотрит на такой же, как сама, морок Шиады.

– Шиада, – позвала храмовница, и юная жрица так и не поняла, позвала она в ней Сирин или через племянницу обратилась к самой Матери Сумерек и Кровавой Богине Воздаяния.

– Я привезу тебе часть ее, – мысленно обещает девушка, и Нелла слышит этот обет.

– Попроси о дожде, о мать, – просит Шиада. – Попробуй…

…Не колеблясь, молодая жрица запустила руку в огонь и сорвала с шеи убитой лунный камень в форме полумесяца. Пламя пожгло кисть, призрачную, но Шиада тут же поняла, что и реальное запястье ее тела сохранит след ожога.

Резкая боль от укуса пламени неуклонно возвращала Шиаду в трапезную залу замка Стансоров. Из последних жреческих сил девушка держалась там, в догорающем шатре, с лунным камнем в руке…

…Картина сменилась. Повсюду расползались, как черви, красные сети крови иландарцев и саддар… Они выступили первыми, они уже в стране. Повсюду, и даже здесь, под знаменем грифона. Это не будущее, это настоящее – варвары уже жгут и режут. И будто из небытия недалекого прошлого эхом проносится над равниной голос уходящей из этого мира Ринны:

«Ты была права, Шиада. Вторая среди жриц обязана жить».

Дух вернулся в тело. Жрица прерывисто вздохнула и зашептала часть древнего причета:

О, Единая, дочери веры пой Свой причет.

Молодая Иллана родит, а Шиада взыщет.

Светлоликой Тинар принесет на алтарь первость –

Память, Долг и Любовь, Смерть и Верность.

Ринна, из седого рода мудрейших в мире,

Не однажды восставшая из ветви священной Сирин

Ты – и мать, и дочь, судия, и в ночи – палач, –

Принимай, возносясь, твоих родичей скорбный плач.

Праматерь, позаботься о ней[2].

Горло девушки стеснило от слез. Рука сжимала камень. Да, что говорить, воздержание и молитвы не прошли бесследно – сила и впрямь возросла, раз ей удалось из видения взять с собой вещь.

Открыла глаза, увидела, что рукав платья ее дымится, обнажая обожженную кожу запястья.

– Итель?! – Голос Ронелиха разорвал тишину.

– Что с твоей рукой, сестра?! – вставил Растаг.

– Ничего, – услышала Шиада собственный голос будто издалека.

Поднялась из‑за стола, взяла себя в руки. Понизив голос, властно, как истинная дочь Священного острова, велела:

– Мама, Элайна, уведите дам.

Десятки пар бровей поползли вверх.

– Сделай это. И пусть твои дружинники тоже уйдут, отец. Я буду говорить с теми, кто управляет землями.

Шиада говорила так, будто не Нелла Сирин, а она сама была храмовницей Ангората и владычицей. И смотрела жрица на отца так же, как за день до того – на епископа. Рейслоу просьбу дочери выполнил.

Мэррит, Элайна, дамы, дружинники удалились. Следом встали старший и младший герцоги Лигары.