Прайд. Кольцо призрака - Олег Попович Страница 26

Ирина отчего-то посмотрела на сложенные в корзинке в углу, давно никому не нужные зонтики.

– А ведь признайтесь сейчас начистоту! Помыслили хотя бы раз? Порой мысли от действий не отличишь. Оно так и называется у нас – умысел.

Ирина резко бросила:

– Перестаньте морочить мне голову!

Николай Андреевич продолжил:

– Страх перед свободой – это всего лишь одна из форм осознания ее. Вопрос в том: каким образом бессознательное становится сознательным. Отпустите узду! Дайте волю своей лошади! Пусть она ведет вас сама, куда хочет! Милочка, вам нужно на свежий воздух. Прочь из города.

– Я не могу.

– Ах да, конечно – Паша! Он держит вас здесь в духоте – не дает освободиться. Держит сильнее жизни, даже сильнее смерти. А я знаю, что вам надо.

– Что мне надо?

Николай Андреевич засмеялся, вспомнив что-то.

– Вам будет смешно. По долгу службы мне доводилось бывать в Афганистане. Вот где, доложу я вам, настоящее царство… – Он в затруднении пощелкал пальцами перед собой, будто отпугивал мух. – Царство не мудрости, но царство Смерти и Терпения. На все один ответ – Вечность. Так вот на местном наречии паша означает муха. А там такие мухи – корову убить могут. Смешно?

– Что именно из этого должно быть смешно?

– А что хотите! Выбирайте!

Николай Андреевич вздохнул:

– Ребенок без конца требует, чтобы ему всегда повторяли одну и ту же сказку и всегда точь-в-точь без пропусков. И весь принцип получения удовольствия от сказки для него в том, чтобы сказка повторялась без малейших изменений. Ребенок зорко следит, чтобы этих изменений в сказке не было… Влечение к смерти, к своей смерти, очень уж часто предполагает влечение к смерти чужой. И да… Последнее: будьте уж реалистичны – это не девятнадцатый век, не Достоевский. Наказания не будет!

Дверь тихо закрылась за ним. И сразу же зазвонил телефон.

– Сейчас, сейчас, – сказала себе Ирина, дотягиваясь до мобильника на кресле.

– Иришечка… – Голос хлюпает. Мадам.

«Что там у нее? Разве там, в ее доме, в этом округлом благополучии, может что-нибудь случиться?» – Ирина подумала это почти с досадой.

– Что у тебя такой голос? Простыла? Ты где?

– Иришечка, я на даче, а его там у вас увезли.

– Кого?!

– Стешеньку.

– Куда увезли?

– В морг забрали. Умер он. – Мадам заплакала. Видно, уже давно плакала и слезы стоят у самых глаз. – Убить меня мало. Лучше бы я сама сдохла. На дачу с Женькой завалились. Уговорил меня гад, сволочь. На свежем воздухе я тебя знаешь как… Вот чувствовала: не надо ехать. А Женька улестил. У меня все лицо поплыло. Старухой сделалась сразу. Стешенька мой без меня умер!

– Подожди, подожди. Успокойся.

– Я книжки его целую… – Ирина действительно услышала между всхлипываниями мокрый звук поцелуев. – Стешенька, может, ты меня напоследок увидеть хотел? Проститься. Может, звал. А я с Женькой… Стешенька, родной, солнышко. Никто не знает, из какого дерьма ты меня вытащил. Не побрезговал, к себе принял, – в беспамятстве горя она уже говорила не с ней, не с Ириной, а с покойником. – Взял меня к себе, приютил. Угол грязный снимала у старухи. Старуха на кровати храпит, а я на полу, на матрасике. Всего-то у меня осталась шуба старая, плешивая. Завернусь в шубу, о каше гречневой с маслом вспомню, попукаю, попукаю, поплачу, согреюсь и усну. А ты меня сразу в ванную. Накормил, как королеву. Одел, обул. Что мне теперь без тебя, для чего, зачем? В монастырь уйду.

– В какой монастырь? Ты погоди, успокойся… – не находила слов Ирина. В трубке хлюпает, все слезами залила, не может остановиться.

– Я знаю в какой. Я была в одном. Где монахи поют. Ничего мне теперь не надо. Зачем жить? А Женька хряк, щетина. Я с ним на даче… грех, грех-то какой. А ты, Стешенька, один умирал. Может, ты в последний раз на меня посмотреть хотел. Женька, сволочь, говорит: «Теперь поженимся». Как же! Раскатал губу. Вылетел как пробка. Я плюнуть хотела в морду его поганую, слюны не было. Я Лолитке позвонила. Вовчик говорит: ее на «скорой» увезли к Наталье твоей в больницу. Стешенька, прости меня, прости… Иришечка, девочка моя, приезжай ко мне на дачу. Не могу я…

Отключила мобильник. Вот и нет Стефана Ивановича. Умер.

Ту-ту-ту.

Какой-то голос, где-то на телефонной линии:

– Я не выйду, ты должна прийти ко мне. В мой сад, в утробу, откуда я выглядываю. Где я могу создать в своей голове вселенную, превосходящую реальность.

«Надо же, спутали все линии! Может, из-за пожаров какая-нибудь вышка оплавилась».

Только положила трубку – опять истеричный звонок.

«Надо поставить мелодию. Нет, пусть так и остается».

– Привет, Ириш!

«Женька! Вот уж не ждала. Голос наглый, с ленцой».

– Привет, – сказала Ирина настороженно.

«Не понимаю, что ему могло понадобиться от меня. Про Стефана Ивановича сказать?»

В балконную дверь, сжимаясь, пробивался путаный городской шум. Бегущие мимо шорохи, гудки автомобилей. И тонкий капризный голос ребенка:

– Не пойду! Не хочу-у-у!..

– Я тебе снизу звоню, из скверика. Удивляюсь, честное слово, сколько собак развели. Жрать народу нечего, а собаки, как телята, гуляют.

– Да, – выжидающе согласилась Ирина.

– Жарища чертова. В теньке все лавки заняты. Не собаки, так алкаши или старухи. Злые, хуже собак. Нет того, чтобы молодому мужику место уступить. – Он пытался скрыть свою злость деланным смешком.

– Не хочу. Не пойду-у-у! – прерывал его детский плач.

– А что ты делаешь в скверике? Почему ты там?

– А где мне быть? Где? – Голос мгновенно заострился. Ерничая и кривляясь, Женька пропищал: – Как ты говорила: «Потанцуй с моей подружкой, потанцуй!» Дотанцевался.

– Да, такая беда, Стефан Иванович умер, – сказала Ирина, понимая, что говорит она не то и не к месту.

– Ой, до чего сейчас подружка твоя хороша, ты бы видела! – весело, словно обрадовавшись чему-то, воскликнул Женька. – Не ревет, скажем так: гниет заживо. Уже лет на сто потянет. Куда все девалось, не пойму. Вытурила она меня. А что говорить? Вот Наташка моя – это да! Уважаю. Новый замок врезала.

– Замок? – переспросила Ирина. – А-а… Ну да. Какой замок?

– В дверь. Чтоб муж законный в скверике отдыхал. Ну, переспал со старухой, всего-то делов. Что ж, теперь конец света устраивать?

– Не хочу-у-у… – затихал горестный детский плач.

– А что мы десять лет прожили, это так, побоку, наплевать? Новый замок врезала, как тебе это нравится?

– И правильно врезала, – жестко сказала Ирина и отключила телефон.