Я - паладин! - Виктор Косенков Страница 26

После того случая прошло много времени. Герда почему-то не приходила больше к Леону на пастбище. То ли боялась, то ли. Иногда он видел ее в деревне. Издалека. Махал рукой, но она будто стеснялась. Убегала.

Несколько раз Леон, вместо того чтобы спать, приходил ночью к ее дому, совал кусочек мяса злобному псу, что охранял двор, и проскальзывал к окнам. Осторожно заглядывал в них, замирая каждый раз, когда мимо проходила занятая домашними хлопотами девочка.

Леон оставлял на крыльце цветы, собранные в поле. Красивые, удивительно благоухающие. Ему казалось, что именно так пахли ее волосы.

В душе у мальчишки бушевала настоящая буря. Его раздирали неясные, противоречивые желания. И он был счастлив, что заботы о стаде держали его вдалеке от деревни, от людей. Так он мог избежать вопросов и ненужного интереса.

Так шли дни, недели. Подходило время праздника солнцеворота. Весна становилась летом, полным забот и работы. Солнце поднималось над землей и не сходило с небосклона, опускаясь своим краешком за горизонт и вскоре снова поднимаясь. В эти дни никакая нечисть не могла повредить человеку, зло пряталось в самую дальнюю свою нору, и счастье незримо разливалось в воздухе над всей Империей. Говорили, что сам император в этот день может появиться у костра, просто, как обычный человек, праздновать и гулять со всеми. И никто не смеет отказать в гостеприимстве. Такой это день.

Вообще обычно детей на празднование, которое продолжалось всю ночь, не допускали. Хотя какая там ночь? Просто сумерки. Но тем не менее дети всегда оставались дома. Это было строгое правило. Взрослые же гуляли до утра и даже весь следующий день.

Леон имел полное право присутствовать на празднике, нож, висящий на поясе, подтверждал его принадлежность к миру взрослых. Но поскольку сверстников у него не было, грядущие несколько дней виделись ему несколько скучноватыми.

Однако Леон тем не менее принимал активное участие в подготовке. Собирал хворост и дрова для большого костра. Носил сено, чтобы из него женщины сделали большое чучело, которое потом полагалось сжечь. Помогал выкашивать поляну вокруг костра.

И как-то исподволь, будто бы само собой, проникся он духом праздника. Радостным ожиданием чего-то особенного, светлого. Буря в его душе улеглась. Сделалось легко и спокойно.

Наконец, когда подготовка закончилась, Леон понял, что больше не нужен и может заняться собой. Женщины разошлись по домам готовить угощение, мужчины отправились завершать дела по хозяйству. Леон остался не у дел. Обязанности пастуха сегодня с него были сняты, а другой работы отец ему не давал. Отдыхай, мол.

Поэтому мальчишка отправился на косогор, что одной стороной спускался к реке, уселся на его вершине и принялся наигрывать на свирели. За время, проведенное на выпасе, он сумел сложить несколько простеньких мелодий-переборов, которые перетекали один в другой, образуя подобие гармонии.

Сейчас получалось особенно хорошо.

Будто мелодия шла изнутри, из души, измученной непонятной пока страстью.

Леон играл, играл, глядя в небо, что наклонилось над лесом, низко и высоко одновременно. Внизу, в тихой заводи, к которой спускался косогор, плеснуло. Раздался тихий смех и чье-то сердитое шиканье. Из воды на Леона смотрели внимательные глаза. То ли русалка, то ли водяной… Мальчишка их не замечал.

– А я и не знала, что ты так здорово играешь, – раздался голос из-за спины.

Леон вскочил. Обернулся.

Герда чуть смущенно опустила глаза.

Она была невероятно хороша. Белая юбка с цветастой поневой, белая рубашка с пышными рукавами и множество лент, что были вплетены в волосы. На голове – венок из трав. Леон вдруг понял, что это те самые травы, которые он носил ей с поля и клал на порог в надежде, что она обратит на них внимание.

Его сердце учащенно забилось.

Сейчас Герда казалась старше. Серьезней. Леон чувствовал себя мальчишкой. Шитые-перешитые штаны, заплаты на рукавах рубахи, нечесаные волосы.

Видя его откровенное замешательство, Герда спрятала улыбку. Подошла ближе.

– Ты тут один?

– Да, – ответил Леон; он глубоко вдохнул, и его окутал, закружил аромат трав и чего-то еще, дивного, незнакомого. – Все заняты подготовкой к празднику. А меня вроде как забыли.

– Меня тоже. – Герда аккуратно пригладила поневу и осторожно села. – Я поначалу матери помогала. Пироги печь. А потом вроде как и не нужна стала. Иди, говорят, погуляй. А чего гулять?..

Леон пожал плечами. Присел рядом.

Ее беспокойные пальцы теребили ленту.

– Ты ведь будешь на празднике? – поинтересовалась Герда.

– Буду. – Леон кивнул. – А ты?

Она не ответила.

Снизу от воды донеслось легкое, едва слышимое хихиканье и перешептывание. Леон вгляделся в заросли ивы и камышей, но ничего не увидел.

– Сыграй еще, – попросила Герда.

Леон поднял было свирель, но остановился.

– Не могу, – ответил он, чувствуя, что краснеет.

– Почему?

– При тебе не могу. Я еще не так хорошо играю.

– А мне нравится.

Она поднялась. Отряхнула юбку.

– Я пойду. Может быть, маме еще какая-нибудь помощь понадобится.

Она вдруг осторожно взяла его за руку. Ее ладошка была сухой и горячей. Леон замер.

– Встретимся на празднике… – прошептала она. – Ты мне потом сыграешь? Хорошо?

Она мгновение ждала ответа, а Леон смотрел на нее, зачарованный ее глазами. И чувствовал себя при этом полным дураком!

Герда отвернулась и побежала к дому.

И только сейчас Леон заметил на ней пояс. Широкий, сотканный из множества нитей, со сложным геометрическим, угловатым рисунком. И его как током ударило! Вот оно что!

Этот пояс значил для женщины то же самое, что для мужчины – нож. Вот почему ее пустят на праздник!