Тень Земли - Михаил Ахманов Страница 26

– А керосин зачем? – резонно ответил Кобелино и спрыгнул с лошади.

Спешившись, они вошли в дом, в обширное помещение, занимавшее, видимо, весь первый этаж. Тут оказалось на р удивление чисто и уютно: стены покрашены розовым и голубым, пол выскоблен, окна – в полосатых шторах, всюду керосиновые лампы – стеклянные, под бронзовыми абажурами, в одном углу – рояль, в другом – ведущая наверх лестница, а между ними – широкие мягкие диваны и низкие столики. Заднюю стену обрамляла стойка, у которой скучали полдюжины девиц и коренастый крепкий мужчина с дубинкой у пояса. За стойкой виднелась распахнутая дверь – вероятно, на кухню, а по обе ее стороны громоздились бочки с пивом. Помимо них, имелся еще буфет, заставленный бутылками, флягами, штофами и кувшинами. В воздухе витали соблазнительные запахи скорого обеда. Филин громко сглотнул слюну.

– Пиво! И мясо!

– Крокодильи хвосты! И девочки! – поддержал его Пашка-Пабло. – Только вот, тапирий блин, простынок не вижу.

– Наверху простынки, в номерах, – пояснил Кобелино и направился к коренастому обниматься.

Вероятно, он был знаком и с девушками – увидев его, они вскочили и заметались вокруг, визжа от радости. Кобелино, красавец мулат, обычно внушал слабому полу необоримое восхищение, так как отличался опытом в делах амурных и приятной внешностью: нежная кожа цвета кофе с молоком, темные страстные очи, брови вразлет, кудри до плеч и маленькие щеголеватые усики над верхней губой. Женщины его любили, а он обожал женщин, за что и поплатился – был изгнан из клана «плащей» после какой-то темной истории с любовницей Монтальвана. Девушку утопили, а соблазнитель, посягнувший на хозяйское, чуть не сделался евнухом, но как-то он искупил свой грех. Каким в точности способом, Саймон мог лишь догадываться, предположив, по намекам мулата, что дон Антонио Монтальван неравнодушен как к женской, так и к мужской красоте.

От стойки, сквозь визг и хихиканье девушек, доносилось:

– Валека, дружбан!

– Кобель, черт тебя побери!

– Сукин ты сын! Живой, гадюка! Гладкий!

– Ублюдок! А я уж думал, тебя навечно в Пустошь закатали!

– Закатали, а нынче раскатали… как тапирий блин…

– Отметим?

– Еще бы! Пиво не прокисло?

– Прокисшего не держим. Вот только… – Коренастый склонился к Кобелино и что-то зашептал ему, посматривая на дверь.

Саймон поймал одну из девиц, кареглазую смуглянку, пощекотал за ушком и распорядился:

– Мяса и пива, красавица.

– И музыку! – потребовал Пашка, ткнув пальцем в рояль.

– Еще лепешек, но не маисовых, а из настоящей муки. Есть у вас лепешки? – Гилмор покосился на дверь, ведущую в кухню.

– Есть все, что пожелают кабальеро, и даже больше. – Смуглянка разглядела Саймона, и глазки ее блеснули. – О! Какой красивый дон! Какой высокий! Только очень мокрый. Может, я вас переодену? – Она стрельнула глазками в сторону лестницы.

– Потом, – сказал Саймон, сбрасывая плащ. – А сейчас – мясо, пиво, хлеб и музыку.

– Лучше бы потише, хозяин, без музыки, – заметил Кобелино, укладываясь на диван. – Валека говорит, что в городе крокодильеры. Чертова пропасть крокодильеров! Тысяча или две. А новых все везут и везут… С пампасов, из-за Парашки.

– И что же? – Саймон пристроил рядом с плащом сумку, мачете в ножнах и трофейный карабин с серебряным ягуаром. Проказа с Филином тоже начали разоружаться, поглядывая на бочки с пивом и девушек и будто бы выбирая, с чего начать.

– Это не местные, хозяин, это те, что за Парашку ходили, на гаучо, в помощь «штыкам». Теперь вернулись. Злые! Может, начнут город громить. «Торпеды» уже смываются – видел, там, у пирсов? Засуетились… Да только весь товар им не вывезти. Тут еще склады с углем и керосином…

Саймон сел, плеснул пива в высокую стеклянную кружку и потребовал детальных объяснений. Дружбан Валека, он же – Валентине, оказался парнем информированным; со слов его получалось, что с месяц назад изловили в городе трех лазутчиков Фиделя – то ли они собирались мост подорвать, то ли дона-протектора пришить, однако не вышло. Лазутчиков, само собой, отдали крокодавам, на ферму – чего ж добром разбрасываться, когда зверюшки не кормлены! – и тут же объявили поход на гаучо. Дон Алекс прислал карабинеров и драгун, а дон Хорхе – своих людей, не меньше, чем у «штыков»; и все они двинулись в пампасы, где одержали славную победу. Только потом пришлось отступить: в снабжении перебои, патронов и мяса нет, денег – тоже, без денег «торпеды» груз не везут – а как обойдешься без их кораблей и угля из Разлома? У гаучо, на удивление, всего хватало, и мяса, и патронов… И кто им только ворожит? Не дон ли Хосе Трясунчик из департамента Водного Транспорта? Ежели так, то обозленные крокодильеры могут помять «торпед», а заодно и всех, кто обитает у реки, кормясь честным промыслом…

Под эту историю Саймон выпил пива, доел жаркое из крокодильего хвоста и решил, что ночь они проведут в «Парадизе». Надвигались сумерки; небо снова хмурилось, река потемнела, заморосил нудный мелкий дождь, и по улице, смывая следы копыт, потекли бурые ручьи. А здесь было сухо, тихо, спокойно… Коренастый Валека, поигрывая дубинкой, маячил у дверей, Гилмор дремал над блюдом с лепешками, на коленях у Филина сидела пышная русоволосая красотка, Пашка шептался с другой, темнокожей и гибкой, словно лоза, а Кобелино пристроился сразу к двум, с видом ценителя поглаживая девушкам груди и прочие округлости. Смуглянка строила Саймону глазки и все кивала на лестницу, ведущую к мягким постелям и разноцветным простыням. «Какую она стелит, синюю или розовую?» – мелькнуло у Саймона в голове. Но сегодня ему хотелось поспать на белой и в полном одиночестве.

Он встал, бросил коренастому пару монет и велел расседлать лошадей; потом взвалил на плечо карабин с сумкой – в ней лежали маяк, «рейнджер» и прочее его имущество -и направился к лестнице. Смуглянка тут же метнулась следом, но Саймон сделал строгие глаза и покачал головой. Он взял бы эту девушку, если б все меж ними свершилось по любви или хотя бы в силу естественного тяготения меж женщиной и мужчиной, когда за поцелуй рассчитываются поцелуем, за наслаждение – наслаждением. Но мысль о любви продажной, любви-профессии, была ему мерзка; этот человеческий порок оставался неведомым в Левобережье Тайяхата.

Наверху тянулся коридор с десятком дверей, украшенный большими стеклянными лампами, от которых пахло керосином, и фривольными картинками на стенах; их было пять или шесть, и под одной белел листок бумаги. Саймон подошел, наклонился, прочитал. Меню… Прейскурант… Ценник любви… За час – монета, ночь – пять песюков, прибавка за оральный секс и прочие изыски. Еще одна запись и штамп Медицинского департамента: все девушки здоровы. Предупреждение клиентам: рассчитываться с кабальеро Валентине, чикитам денег не давать… Список девушек с какими-то пометками: Анита, Клара, Инесса, Джулия… Всего двенадцать имен в двух рабочих сменах.

– Широки врата и пространен путь, ведущий несчастных в ад, – со злостью пробормотал Саймон и распахнул ногой ближайшую дверь.