Воин огня - Оксана Демченко Страница 26

Ичивари прижал ладонь к левой душе и склонил голову в знак принятия воли вождя. На удивление уже не осталось сил: разве это наказание? Потом сказанное отцом пронеслось в сознании снова - и юноша вздрогнул.

- Все взрослые воины ушли с этим горелым пнем... ох. То есть, ну...

- Ты говоришь о воине огня, славном защитнике народа махигов, - вождь снова допустил складку удивления на лоб, - о нашей надежде, ученике Магура, ранвари Утери? И ты называешь его... Ичи, что произошло? Ты где был и с кем общался кроме плачущего коня и той девушки, наверняка происхоящей из поселка бледных близ озера? Ичи, смотри мне в глаза.

- Я ехал к наставнику Арихаду, - с нажимом выговорил сын вождя, упрямый не менее отца. - Мой конь отказался идти дальше и я хлестнул его. Шагари уронил Слезу и я вернулся, исполняя волю Плачущей, так сделал бы всякий достойный махиг. Все. Я принимаю налагаемое на меня наказание и спешу исполнить вашу волю, вождь.

Отец некоторое время сидел молча, его лицо непонятно кривилось, и Ичивари не мог понять - гнев это или нечто худшее... Наконец, вождь беззвучно встал. Прошел через зал к двери во внутренние комнаты, обернулся, быстрым жестом указал на предметы на столе, не добавляя ни слова. С тем вождь шагнул за дверь и плотно прикрыл её. Ичивари еще немного постоял, медленно и осторожно выдохнул сквозь стиснутые зубы. И вздрогнул еще раз: ему на миг показалось, что в недрах притихшего дома раздается смех...

Ичивари потоптался еще, повздыхал. Не подходя к столу и не рассматривая лежащих на нем вещей, поднялся в свою комнату, достал из сундука добротную кожаную сумку с жесткой задней стороной: чтобы было удобно писать, когда нет стола. Подумав, сын вождя снял пояс с ножом, положил внутрь сумки много бумаги, повесил на шею чернильницу-непроливайку. Запасся он и перьями впрок, ощущая себя действительно наказанным: иным-то пороховое оружие выдают, а его удел - пачкать пальцы и трепать языком в бесконечных разговорах. Выслушивать сплетни, которые - это всякому ведомо - способны распускать и обсуждать только женщины. Хотелось прихватить что-то если не полезное, то значительное, чтобы не казаться себе ребенком, отправленным на урок в малый университет. Ичивари покосился на крупную лупу в медной оправе, подарок деда. С лупой он бы смотрелся неплохо... Но идти и разговаривать с бледными, имея в руках предмет из адмиральской каюты сгоревшего флагмана флота первой войны... Тем более теперь, после рассказа Шеулы о её дедушке, окончательно прояснившего смысл гравировки на меди - 'de Lambra'... он-то думал прежде, что это имя славного мастера. Оказалось - всего лишь пьяного адмирала. Вещь утратила значительную часть обаяния. Повесив сумку на плечо, Ичивари последний раз покосился на свой нож и стал спускаться по лестнице в зал, пробуя представить смеющееся лицо отца. Оказывается, он не помнит, когда папа в последний раз улыбался. И от такого открытия становится почему-то больно и плохо на душе. Он не замечал, как тяжело приходится вождю. Всех надо выслушивать и со всеми оставаться ровным... Решать, что считать преступлением, требующим смерти - а что промашкой, допускающей прощение.

В стоице помнят, как двадцать годовых кругов назад вождь Даргуш приказал казнить двадцать бледных и десять махигов прямо здесь, в поселке. Об этом старшие обычно вспоминают шепотом: страшно было... Но даже дед признает то решение верным, ведь преступники невесть где раздобыли рецепт зелья, выпивание которого не только лишает на время ума, но вызывает привычку. Тогда отец принял еще один закон, который тоже вспоминают опасливо, но с пониманием: всякого, кого заподозрят в питии зелья, доставлять к старикам, допрашивать о способе получения напитка и затем - казнить самого и вместе с ним тех, кто произвел напиток... Пятью годами позже, удивляя стариков, отец дал бледным право жить свободно и признал их людьми, пусть и с ограниченными правами. Для людей моря и теперь нерушимы ограничения, их довольно много. Нельзя менять поселка без разрешения вождя. Нельзя ходить в лес дальше пяти километров от жилья, нельзя запросто родниться с махигами. Каждый год принимаются какие-то законы. Он, Ичивари, прежде всерьез не задумывался, насколько это сложно. И каково отцу утверждать все решения одному. Ведь его и никого более называют жестоким, безразличным к людям и даже - говорят бестолковые сплетники и так - бездушным.

А тут еще Шеула с её обидами! Запретила вождю входить в лес, и отец, конечно, заметил это ограничение. Может, не он один: не зря сегодня воинов в погоню повел ранвари Утери, тот, кто три года назад прошел у наставника церемонию разделения души и стал воином огня... И не случайно он, Ичивари, 'наказан' так изобретательно и неожиданно. Просто сам отец занят делами - надо говорить со стариками, надо принимать прошения бледных и удерживать от опрометчивых поступков горячие черноволосые головы недорослей-мстителей. Отец не наказал, он доверил важное дело: след поджигателей может увести в лес, куда самому вождю дорога закрыта.

- Мавиви тоже ошибаются, - едва слышно расстроился Ичивари.

Он пообещал себе поговорить с Шеулой при следующей встрече и убедить её в том, что душа отца жива, и решения его не так уж и плохи...

На столе лежали, дожидаясь внимания, несколько предметов. Обгоревшие остатки переплетов книг, удобно ложащийся в руку округлый камень, сплющенная пуля и огниво - видимо, то самое, имущество бледного Томаса. Ичивари завернул все эти вещи в ткань, завязал узлом, пристроил к своей сумке - и покинул дом, с наслаждением освободив ноги от тапок. С крыльца он осмотрел улицу, кивнув двум воинам с оружием, по-прежнему стоящим у дома вождя. Было бы до неприятного тихо и пусто, если бы не бранд-пажи. Они заполучили в свое распоряжение священного коня, отвели на лужайку перед конюшней, расседлали и теперь дружно чистили. И шумели так, словно ничего плохого в поселке не случилось.

- Чар, иди к нам! - закричал, перекрывая общий гомон, самый крупный и взрослый, Банвас. - Тебя уже никто не ожидал увидеть! Давай, рассказывай...

- Вождь Даргуш указал, что я обязан выяснить все по поводу поджога, - выговорил Ичивари, роняя слова степенно и редко, совсем как велел отец. Мысленно сын Даргуша представлял зерна, ложащиеся в добрую пашню по одному, с должным уважением. - Возможно, мне понадобятся надежные помощники.

- Во всем поселке таких только пятеро, это мы, - возликовал Банвас. - И бледным, и махигам велено до особого указания сидеть в своих домах. А мы бранд-команда и герои. Вождь разрешил нам в награду за успешное тушение ходить по улицам до утра и шуметь как угодно, и гордиться собой. Здорово, правда?

Ичивари кивнул. И подумал: наверное, тишина показалась мучительной отцу, внезапно оказавшемуся наедине с отчаянием. Окровавленное перо - знак большой беды... Не позволяя себе отвлекаться на посторонние размышления, сын вождя сел на толстую жердь забора перед конюшней. Он заправил тонкий хвостик косицы с новыми перьями, улыбнулся Шеуле, молча благодаря за подарок - и решительно добыл лист бумаги. Покосившись на бранд-пажей и сохраняя важный вид, Ичивари подсунул края листа под два ремешка на жесткой стороне сумки, выбрал перо. Борцы с пожарами за это время освободили коня от назойливой опеки, добыли огонь и запалили такой факел - хоть зови вторую бранд-команду!