Господин военлет - Анатолий Дроздов Страница 26

Скуку скрашивают визиты представителей земских союзов и обществ помощи фронтовикам. На фронт их не пускают, а к нам – пожалуйста! Герои-авиаторы, извольте лицезреть! Гости привозят вкусную снедь. Благодетелям показываем аэродром, катаем на аэропланах – если, конечно, погода позволяет. Вечером непременная патриотическая вечеринка, где есть возможность напиться вдрызг.

На пороге нашей квартиры появляется Егоров:

– Павел Ксаверьевич, как с восстановлением навыков?

– Дожди зарядили…

– На руллере покатаетесь!

– Слушаюсь!

– Вот и славно, аппарат готов.

Надеваю куртку, иду к авто. По дороге пытаюсь сообразить: что за хрень этот «руллер»? В голову ничего не приходит. Ясно одно: у Егорова на меня виды как на пилота. На взлетном поле Синельников с парой мотористов и десятком солдат. Механик докладывает о готовности. Егоров, подкручивая ус, представляет мне аппарат:

– Вот и ваш руллер, Павел Ксаверьевич!

М-да, «подарок из Африки». Не аэроплан, а недоразумение. Неужели на нем летали? У «этажерки» нет гондолы. Плетеное кресло пилота укреплено на передней кромке нижнего крыла, за ним блестит медью бензиновый бак. Деревянные стойки моторной рамы у задней кромки нижнего крыла, на них – ротативный «Гном» с пропеллером. Пропеллер почему-то насажен между мотором и рамой. На рулях – полустертые краски воздухоплавательного флага.

Синельников ободряет:

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, сам все проверил! Не аппарат, а огурчик!

Забираюсь в пилотское кресло, ставлю ноги на педали. Девать их больше некуда – внизу пустота. Из приборов и оборудования – прозрачный стаканчик смазки мотора, контакт зажигания и рычаг подачи бензина. Ручка управления рулем высоты и элеронами само собой.

Егоров сияет:

– Мой старый «Фармашка», «семёрочка», еще французской выделки! Летать, конечно, уже не будет, но покататься на нем можно вполне…

Что ж, саночки готовы, извольте, шер ами.

Моторист в промасленной одежде ловко проворачивает пропеллер. Кричит мне:

– Компрессия есть, контакт?!

Машинально отвечаю:

– Есть контакт!

Практически по наитию включаю зажигание. Механик проворачивает пропеллер, «Гном» чихает и заводится. Касторовое масло в стаканчике начинает бешено пульсировать. Что дальше? Озираюсь. Солдатики аэродромной команды вцепились в хвост и крылья аппарата. Вопросительно смотрю на Егорова, тот жестом указывает на бензиновый сектор. Поворачиваю рычаг, мотор добавляет оборотов, по знаку штабс-капитана меня выпускают. Точнее – перестают удерживать. «Фарман», словно сорвавшись с привязи, задирает хвост и резво несется по прямой. Уменьшаю газ, аппарат замедляет движение и опускает хвост. Рычаг вперед, машина прибавляет скорость и хвост задирает. Летное поле кончается, как тормозить? Убираю газ и выключаю зажигание. Аэроплан замедляет ход и останавливается. Ко мне подбегают, разворачивают обратно.

– Контакт!

– Есть контакт!

Рулю обратно, останавливаюсь на старте. Ко мне приближается довольный Егоров.

– Изрядно, Павел Ксаверьевич, изрядно! Теперь поработаем педалями, вспомним повороты…

Вечером, пропахший бензином и касторкой, валюсь в изнеможении на койку. В последующие дни мне не до скуки – укатываю на руллере аэродром.

Небо, наконец, проясняется, но не к радости. Немцы здорово на нас озлились. Их аппараты бомбят Белосток и наши войска. Потери ничтожные, один убитый и несколько раненых, но войска не любят авианалеты. В штабе армии забеспокоились. У пехоты своя авиация – в каждом корпусе есть отряд, но попытка перехватить немцев кончается плохо. Сбит русский «Моран», летчики погибли. К делу подключают авиаотряд крепости, славный своими асами, Егоров собирает офицеров. Ситуация хреновая: немцы ставят на аппараты пулеметы. Атаковать с карабином их «Таубе» и «Альбатросы» – добровольное самоубийство. Хрупкому самолетику много не надо: очередь – и прощай, Родина! Немцы бомбят войска безнаказанно. Зенитная артиллерия не помощник – пушек слишком мало. В штабе армии не стесняются в выражениях. Честь русских авиаторов затронута, штабс-капитан Егоров мрачен и зол.

Выход один: поставить на аппараты пулеметы. Предложение хорошее, только пулеметов нет. Правдами и неправдами Егоров добывает в авиароте «Мацон». Древний экземпляр, темп стрельбы низкий, магазин маленький, постоянные задержки при стрельбе… Но и такой «Мацон» у нас один. Синельников с механиками делают в кабине «Фармана» крепление на стальных дугах. Установка шаткая, да и сектор обстрела мал, но все-таки… Выбор аппарата объясняется просто: у «Фармана» наблюдатель впереди, ему сподручнее вести огонь. Рапота злится: он хочет драться. Наш «максим» застрял где-то в авиароте. Егоров не хочет отправлять нас в бой:

– У вас только винтовка, поручик!

– Прапорщик Красовский перебил офицеров германского батальона! – возражает Рапота. – Он меткий стрелок! Мы и без пулемета…

Я молчу, Егоров соглашается. Сергей не прав: одно дело стрелять по неподвижной цели, другое – по юркому аппарату. Спорить, однако, не хочу – посчитают трусом. Что до последствий, так Сергей выбор сделал, а мне все равно. Полдня определяем тактику. Сверху-сзади заходить нельзя – собьют. В своей гондоле мы как мишени в тире. Снизу-сзади? Можно, если с пулеметом, с винтовкой малоэффективно. Стрелять вслепую по фюзеляжу, надеясь, что пуля пробьет его и зацепит летчика? Замучаешься. Остается только в лоб. У немца стрелок-наблюдатель сидит впереди, сразу за мотором. Для него в верхнем крыле даже вырез сделан, иначе неба не видно. Наблюдатель стреляет вверх и по сторонам от хвоста. В бок вести огонь мешают крылья – перебьешь стойку или растяжку.

На летном поле ждем сигнала на «барраж». Модное французское словечко означает полет вдоль линии фронта. «Вуазен» и «Фарман» тихоходные, немцев нам не догнать. Выход – перехватить на обратном пути. Егоров дежурит у телефона. С линии фронта поступит сообщение: направление, количество аппаратов, нам останется завершить дело. Угу, завершим. Истребители, мать нашу, с винтовкой на пулемет… Впору писать завещание, но потомков у нас нет, а родственники и без того богатые. Танечка взгрустнет о бравом поручике, по мне так и плакать некому.

От телефонной станции бежит запыхавшийся солдатик. Два аппарата прошли над линией фронта, курс – на Белосток. Взлетаем и расходимся. Турлак и Зенько будут искать южнее, мы – севернее. Это сделать не просто: облачность. Стоит немцу нырнуть в облако – и прощай! Сменит курс, выскочит с другой стороны… Сергей, понимая это, забирается выше, под самые облака. Выписываем круги, километрах в пяти виднеется Белосток, мы одни в небе. Вполне возможно, что стараемся зря, немцы могли уйти другим курсом. Остается слабая надежда: тевтоны обнаглели и наплюют на осторожность.

Опять я упускаю момент. Сергей наклоняет нос аппарата и мчит к Белостоку. Теперь и я вижу черную точку. Она быстро растет, приобретая очертания. Уже не точка – птичка. Вначале воробей, затем голубь, теперь коршун… У этой «птички» крылья сдвоенные, а вместо клюва – винт. Расстояние сокращается стремительно. Кладу маузер на передний упор, встаю. В оптике вражеский аппарат как на ладони: крылья, хвостовое оперение, черные кресты на плоскостях. Военлет и наблюдатель не виды из-за крыла. Аппарат быстро растет в поле прицела, он практически сравнялся с нами по высоте, целюсь в середину бипланной коробки, в то место, где, по моим прикидкам, должен располагаться экипаж. Из-за рева мотора выстрела почти не слышно, только приклад отдает в плечо. Затвор, прицел – выстрел! Затвор, прицел – еще! Попал?