Без надежды на искупление - Майкл Флетчер Страница 25

Верховный жрец Кёниг отправил ее сюда на задание, а он не тот человек, чьи ожидания можно было бы не оправдать.

«Кёниг сказал, что я очень важна, что он нуждается во мне». Она крепко обхватила себя руками. Он назвал ее «мой старый друг». Вспомнив эти слова Кёнига, Гехирн успокоилась. Пусть он часто казался таким далеким, и ее постоянное стремление получать похвалу было ему противно, для Кёнига она имела значение. Из всех живущих только ему и еще Моргену оставалось до нее дело. Этого достаточно. Два человека – уже больше, чем у нее было, когда Кёниг привел ее в храм и дал ей смысл существования.

«Это больше, чем я заслуживаю».

Гехирн последовала за витавшей в воздухе струйкой безумия туда, где жили здешние гайстескранкен. Как правило, психически нездоровые люди селятся в особых районах города, где их бредовые иллюзии не приглушаются и не ограничиваются вялой массой убеждений, имеющейся у психически здоровых людишек. В окружении нескольких сотен людей, лишенных воображения, возможности мелкого гайстескранкен, часто и так незначительные, могут совершенно сойти на нет. Для могущества требовалось верное сочетание дистанции, веры масс в это могущество и силы заблуждения. У большинства гайстес-кранкен способности определялись первыми двумя факторами. Но у таких людей, как Кёниг и Гехирн, все обстояло наоборот: их иллюзии были настолько сильны, что могли влиять на взгляды простых людей и даже определять их. Но во всем Унбраухбаре никто не обладал даже сколько-нибудь близким могуществом – если не считать того, кто прирезал всех тех жрецов.

Гехирн торопливо шагала по пустынной улице Унбраухбара. Долгосрочное планирование не относилось к ее сильным сторонам; огонь не располагал строить замыслы, он требовал немедленного удовлетворения. Она осмотрела дома местных гайстескранкен и нашла то, что искала. Дом зеркальщицы был большим, с пристройками, что явно свидетельствовало о ее богатстве и успехе. А признаки запущенности и разрушения говорили о том, что психическое состояние владельца дома меняется далеко не в лучшую сторону. Внешние стены покрывала мозаика из осколков зеркал.

Гехирн остановилась, чтобы разглядеть дом. Ни одно из крошечных отражений не передавало ее движений – а она уже шагала к главному входу. Некоторые из фигурок колотили со всей силы стеклянную стенку своей крошечной тюрьмы, а другие извивались среди языков пламени. От них всех доносился звук, похожий на какафонию далекой толпы, но едва ли его было можно расслышать сквозь городской шум. Гехирн махнула рукой своим маленьким отражениям: их нескрываемые страдания ее забавляли. Смерть она встретит в пламени. Все хассебранды заканчивали свою жизнь одинаково – отличалось только то, скольких им удавалось забрать из этого мира вместе с собой. Раз уж те, кого ты убил в этой жизни, служат тебе в следующей, Гехирн не слишком беспокоилась. Слуг у нее в Послесмертии будет более чем достаточно. Ее преследовало неясное воспоминание о сновидении: картинка выцвела, как цветной хлóпок после множества стирок. Кто-то что-то говорил о Послесмертии, но она не помнила, кто и что именно он сказал.

Гехирн отбросила эту мысль. Когда тот день наконец наступит и она увидит последний огонь, она с готовностью встретит его, как встречала и все другие пожары на пути к нему. Быть поглощенным своей единственной любовью значило достичь такой гармонии, которую немногим доводилось испытать. От одной мысли об этом последнем тепле Гехирн ощущала влажную и теплую волну возбуждения.

Она снова посмотрела на отражения. Их хаотичное поведение говорило о том, что она отыскала тот самый дом: здесь живет зеркальщица, достигшая вершины могущества, но все же сохранившая какую-то толику разума. Она уже катилась по наклонной, теряла контроль, но все же была в состоянии рассмотреть то, что кроется в глубине отражений. Хассебранд не упустила из виду, что возросло и ее собственное могущество. Она помнила, что когда-то сжечь человека дотла было для нее непосильной задачей. А теперь это легко.

«Теперь я делаю это и во сне».

Она должна успеть выполнить поручение до того, как ее душа будет принесена в жертву бредовым иллюзиям. Ее судьба уже давно для нее готовилась – и, без сомнения, она ее заслужила, – но Гехирн не могла подвести Кёнига.

Она наклонилась поближе к одному из крупных осколков зеркала. Оттуда на нее посмотрели голубые глаза; ее лицо, как всегда, имело удивленное выражение, поскольку бровей у нее не было – они сгорели еще в детстве, да так и не выросли заново. Капли пота бусинками блестели на голой голове – та жидкая рыжая щетинка, которая успела было вырасти, снова сгорела, – и стекали по раскрасневшемуся, чересчур мягкому лицу. Когда Гехирн вытерла лицо, ее собственное отражение брезгливо усмехнулось, а потом расплакалось.

«Чертовы зеркальщики».

Она выпрямилась. Зачем же мешкать.

Дверь распахнулась в тот момент, когда Гехирн протянула руку, чтобы постучать. На нее смотрела истощенная женщина. Кожа ее сморщилась, как будто у куриной тушки, слишком долго пролежавшей на прилавке. Когда-то попавшие прямо в открытые раны, в плоть ее вросли крошечные осколки разбитых зеркал и стеклянной пыли. Эта женщина была ходячей мозаикой из сверкающих отражений и цветного стекла, и Гехирн она виделась то радугой красок, то зияющей темнотой. Протертое почти до дыр одеяние едва скрывало ее истощенное тело. Каждое движение было для нее мучительным. Вокруг суставов сочилась кровь из ран, которые никогда не заживали.

– Да от тебя воняет паленым мясом, – бросила зеркальщица, разглядывая Гехирн с выражением отвращения на лице.

Гехирн тоже рассматривала женщину: худая, явно испытывает боль и не скрывает отвращения к посетительнице… все это действовало на хассебранда возбуждающе. Она увидела, что во рту у собеседницы что-то сверкает: в язык и десны также вросли осколки зеркал. Гехирн просияла самой очаровательной улыбкой, на которую была способна, – выглядело это больше похожим на оскал хищника.

– Ты как раз та, кого я искала.

Зеркальщица плюнула Гехирн прямо в грудь, и та мгновение любовалась на студенистую смесь желчи, крови и стекольной пыли, потом вытерла плевок пальцем и нахмурилась, почувствовав слабый укол боли. В кончик пальца вонзился тоненький осколок стекла. Она снова постаралась изобразить на лице ту же самую улыбку.

– Я пришла обратиться к тебе за услугами, зеркальщица. В награду дам золото. Хотя… – она с вожделением глянула на ребра, просвечивающие через желтоватую кожу женщины, – мне кажется, что можно… и в иной форме оплатить эту услугу.

– Достаточно золота. – Голос зеркальщицы звучал, как звон падающих осколков стекла.

– Какой у тебя милый голос. Твое имя?

– Ферлоренер Шпигель. А ты – Гехирн Шлехтес, преданная раба Геборене Дамонен. Ты его ни капельки не волнуешь.

Улыбка Гехирн на мгновение стала искренней.

– Я и впрямь пришла именно туда, куда мне надо. Ферлоренер, предлагаю обсудить оплату и поговорить о прошлом.

Ферлоренер хмыкнула и зашагала обратно в дом, и ее маленькие ступни оставляли кровавые отпечатки, от которых все больше возбуждалась Гехирн. Она пошла следом, пригнувшись в дверном проеме, который для нее оказался слишком низким. Комната, куда ее привела Ферлоренер, выглядела шокирующе нормальной. Выделялось лишь кресло, покрытое острыми осколками зеркал и во многих местах засохшей кровью. На стенах висели старинные картины, на многих из которых краска уже отшелушивалась от холста. Кругом, везде, где только можно, стояли сотни незажженных свечей. Темные, землистые тона навевали тепло и спокойствие и совершенно не вязались с этой угловатой, жесткой женщиной. Гехирн не видела в комнате ни единого зеркала, кроме зеркал в теле Ферлоренер и на ее кресле.