Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 25

Мистер Мун наклонился вперед, насколько позволял кругленький животик, и уставился на люк камбуза. Он поглядывал на него все утро через окно магазина, но в конце концов любопытство взяло верх и вытащило его на улицу. Несмотря на то что верхняя часть тела накренилась под острым углом, яркий галстук остался на месте, надежно пришпиленный к свежевыстиранной голубой рубашке серебряным зубчатым зажимом. В таком положении и застала соседа Рут, когда подкатила к барже на велосипеде.

Скрипнули тормоза.

Ее взгляд проследовал по траектории его взгляда.

Теперь они вместе изучали материализовавшиеся утром новые граффити. Тогда Рут удостоила их лишь мимолетным вниманием. Как обычно, использовался распылитель. Отвратительная красная краска напоминала бычью кровь, но вместо стандартных цитат или туповатых персонажей мультиков глазам ее предстал странный символ: шестиконечная звезда с кружком в центре и еще одним кружком, поменьше, внутри первого.

Мальчишки?

— Фашисты! — пробормотала она, еще находясь под впечатлением рассказов Майлса.

Ни на носу, ни на борту ничего больше не было. Ни свастик. Ни слоганов. Ничего такого, что подтверждало бы или опровергало ее первоначальную версию.

— Шестиконечная. Это звезда Давида.

— Вы еврейка?

— Нет.

— И не желтая. К тому же в ней два кружка. Да, древний…

— Древний что?

— Символ. Древний символ. Это не звезда Давида. Круг на гексаграмме. Иногда бывает еще и крест наверху. У меня в магазине много таких картинок.

— Покажете мне, ладно?

— Конечно, но не сейчас.

— Рано закрываетесь?

— Нет, дело не во мне — в вас. У вас гости.

Он поднял указательный палец, перехваченный экзотическим серебряным кольцом, и нацелил его на распахнутый люк задней каюты.

Рут выругалась и прислонила велосипед к дереву.

— Если хотите, я пойду с вами.

Они прокрались по трапу и на цыпочках прошли по палубе к раскрытому люку. Рут приложила палец к губам и прислушалась.

Сначала ничего. Потом шум бегущей воды. Звон металла.

Рут и мистер Мун переглянулись.

— Я позвоню в полицию? — прошептал он.

— Может быть, через минуту. Сначала посмотрим. Если там кто-то чужой, захлопнем люк и запрем его там.

Она легла на живот и опустила голову в люк.

— Ну же! Кто, черт возьми, там? Что вы делаете на моей барже? — Голос дрогнул, что удивило ее саму. Она дрожала. От страха и злости.

На фоне двери камбуза появился тонкий силуэт.

Неизвестный вытирал полотенцем чашку.

— Ты когда-нибудь моешь посуду? — спросил женский голос. — Я пообещала себе, что не стану, но в конце концов пришлось. — Женщина шагнула на свет. — Рут, ты в порядке?

— Что ты здесь делаешь, Жожо?

— Ты же сама меня пригласила! Сказала, что мне понравится твоя баржа, что я могу прийти в любое время, когда захочу. Неужели забыла? Ты же дала мне ключ. — Она поднялась по ступенькам и увидела мистера Муна. — О, привет! Рут, ты не собираешься представить меня своему другу?

Внизу, в салоне, на узком, обитом кожзаменителем диванчике сидели две пухлые чернокожие девчонки в одинаковых мешковатых платьях домашней вязки.

— Привела близняшек, дочерей брата. Надеюсь, ты не возражаешь. Они просто умирали от желания посмотреть, как тут внутри. Никогда не были на барже.

— Будьте как дома, — устало ответила Рут и тяжело опустилась на стул.

Этот маленький инцидент вызвал нежелательный выброс адреналина, которому некуда было деться. Хотелось сказать что-нибудь колкое, но на ум ничего не приходило.

Жожо в своем репертуаре.

Это было так не по-голландски — явиться без предупреждения, войти в чужой дом, рассесться, — но в то же время доставило ей удовольствие. Рут вдруг почувствовала, что их связывает глубокая дружба, преодолевающая все препятствия. Ее как будто приняли в огромное черное сообщество, распространяющееся далеко за городские пределы. И, как всегда, между ними стояла тень Маартена, его руки лениво покоились на плечах обеих женщин, сковывая их в единую человеческую цепь.

Удивительно, как история большая творит историю маленькую. Если бы британцы не отдали голландцам Суринам в обмен на остров Манхэттен; если бы голландцы не завезли туда рабов из Ганы; если бы Суринам не переживал после получения независимости экономические и политические потрясения — Нью-Йорк назывался бы Новым Амстердамом, а Жожо не было бы здесь.