Иерусалимский покер - Эдвард Уитмор Страница 25

Два года тяжелые пачки писем регулярно приходили из Алеппо. За это время пытливый молодой швейцарец успел отрастить длинную бороду и выучить сто пятьдесят арабских слов, служащих для обозначения вина. По всему он теперь был образованным арабским купцом: носил богатую турецкую одежду и именовался шейх Ибрагим ибн Гарун, а свои голубые глаза объяснял примесью черкесской крови.

Он настолько проникся арабским образом мыслей, что перед отъездом в Сирию для забавы переложил отрывок из «Гаргантюа» на арабский и вставил его в опубликованное за свой счет издание «Тысячи и одной ночи», столь искусно его стилизовав, что ее немедленно объявили утраченным багдадским подлинником.

Следующие два года письма Иоганна Луиджи приходили в Будапешт нерегулярно. Иногда о нем ничего не было слышно месяцами, а потом на Сару в один день обрушивались сотни писем. Теперь он был в Египте, на пути туда посетив Петру. [19]Со времен средневековья он был, пожалуй, первым из европейцев, кому довелось увидеть этот опустевший каменный город.

Он розовый, моя любовь, написал он Саре о Петре. И всего вдвое младше времени.

В Каире он приобрел репутацию знатока исламского права. Его соблазняли высоким постом в исламском суде, но он вежливо отказался — у него, мол, неотложное дело в верховьях Нила. Следующая весточка была из Нубии — он питается финиками и проходит пешком по десять часов в день и по девятьсот миль в месяц.

Но в 1813 году, в Нубии, неутомимый Иоганн Луиджи все-таки прожил несколько недель в безмятежном спокойствии. Там, в деревеньке на краю пустыни, он полюбил гордую молодую женщину, которая однажды станет прабабкой Каира Мученика.

Потом он отправился на юг, от Шенди [20]до Красного моря, а потом в Джидду. [21]Там он исчез — только для того, чтобы однажды утром Сара увидела у своего дома процессию повозок, нагруженных конвертами. Оказалось, что за то время, пока от него не было вестей, Иоганн Луиджи в облике шейха Ибрагима ибн Гаруна проник в Мекку и Медину и поцеловал черный метеорит в Каабе.

Он был одним из первых, кому довелось увидеть Абу Симбел, в те времена почти полностью похороненный под песками. Он писал, что Рамзесово ухо трех футов и четырех дюймов в длину, его плечи двадцать один фут в ширину, и таким образом по мало-мальски приблизительной оценке рост фараона должен составлять где-то шестьдесят пять семьдесят футов, несмотря даже на все излишества, которым он предавался при жизни.

И Иоганн Луиджи опять поехал в Каир, чтобы прочесть там курс лекций по исламскому праву. Но на город обрушилась чума, и, спасаясь, он удалился в монастырь Святой Екатерины в Синае. Там в 1817 году, за два года до рождения на юге Англии великого английского исследователя Стронгбоу, Иоганна Луиджи быстро сразила дизентерия, и он был похоронен без отправления обрядов в безымянной мусульманской могиле у подножия горы Синай. От могилы открывался вид на ту пещеру, где неведомый ему сын, последний из Скандербег-Валленштейнов, со временем изумительно, мастерски подделает подлинную Библию.

Иоганн Луиджи умер всего в тридцать три, посетив Мекку за добрых пятьдесят лет до Стронгбоу — следующего европейца, которому это удастся. Замечательные открытия Стронгбоу затмят исследования Иоганна Луиджи. Но, с другой стороны, хадж англичанина растянется на целых сорок лет, а не на какие-то восемь.

Еще долго после смерти Иоганна Луиджи письма, написанные знакомым почерком, все приходили и приходили в Будапешт из всех уголков Африки и Ближнего Востока. Нежные письма дышали любовью и всегда обещали, что их автор вернется домой самое позднее через три месяца. Так они и приходили год за годом — последнее через сорок лет после смерти Иоганна Луиджи.

Но Сара не знала, что он мертв, и кто мог предположить, что новое письмо — последнее?

Вдруг еще одно письмо найдет дорогу в Будапешт из какого-нибудь захолустного уголка Леванта, где Иоганн Луиджи доверил его сонному купцу, который медленно движется сквозь время на спине верблюда?

Поэтому Сара, оглядываясь на прошлое, считала свой брак идеальным. Она дожила до восьмого десятка, и большинство ее сестер и кузин давно овдовели, потеряв своих домоседов мужей. А вот ее муж все еще посылал ей любовные письма. И даже слегка загуляв, не забывал писать домой.

И Сара умерла, обнимая свои воспоминания. Она слушала, как одна из внучек читает ей вслух то, что потом оказалось последним письмом Иоганна Луиджи. Его принесли утром того дня, когда она умерла, — чудесное описание заката у горы Синай, а в конце — привычное обещание, что скоро, теперь уже совсем скоро, они с возлюбленной Сарой снова будут вместе.

И вот это случилось. Нежно улыбаясь, она закрыла глаза. Последнее, что она услышала в жизни, были ласковые слова мужа.

Не перечесть любовных писем Иоганна Луиджи, отправленных Саре за все эти годы. Но не успел он далеко отъехать от Будапешта, как Сара поняла: во-первых, письма начали заполнять книжные шкафы от пола до потолка, которые она поставила на кухне, чтобы хлопотать по хозяйству в незримом присутствии мужа.

Во-вторых, эти письма оказались самым полным в Европе источником информации о Ближнем Востоке.

Сара была женщина предприимчивая и талантливая, а домашние хлопоты не доставляли ей большой радости. Поэтому, как только ее дети вышли из младенческого возраста, она начала подумывать о том, как бы найти применение своим способностям.

Однажды в пятницу она перечитывала письмо мужа о столовых приборах дамасской стали, и тут ей в голову пришла любопытная мысль. Коммерции в письмах мужа уделялось явно не меньшее внимание, чем любви. Что мешает ей использовать эти сведения для собственного дела?

Она втайне от всех пошла к ростовщику и заложила дом, обеспечив тем самым начальный капитал. Столовые приборы были успешно проданы, и на выручку от дамасской стали она приобрела партию персидских ковров, исчерпывающее описание которых содержалось в другом письме. Доходы от продажи ковров позволили ей выкупить дом, а за коврами последовали египетский хлопок и багдадские драгоценные камни.

Бизнес расширялся, и Сара начала нанимать сестер, тетушек и кузин, чтобы те вели бухгалтерию.