Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева Страница 25

Так она и шла, борясь с ветром, с шапкой и с сумочкой, и Виктор поймал себя на мысли, что переживает за нее. В конце концов, Веронике было лет двадцать, и она годилась ему в дочери.

В памяти у Виктора мелькнуло что-то важное, связанное со словом «дочь», но он отмахнулся, оставил мысль на потом, потому что Вероника шла, и стало уже невмоготу смотреть на нее и думать: когда же и чем все это кончится.

Ветер налетел снова, и этот порыв был сильнее предыдущего. Свет фонарей мигнул, жалобно запели провода над Вероникиной головой. Она подняла глаза. Ветер рванул еще раз, словно желая вытрясти из проводов более отчетливый и ясный звук, и яркий сноп искр взвился в воздух. Это было похоже на растрепанную комету из детской книжки.

Вероника вздрогнула и шарахнулась в сторону. Ветер унес искры, и провод теперь только слегка вздрагивал. Девушка остановилась в некотором отдалении от него и, прикрытая козырьком книжного магазина, с опаской поглядывала вверх.

Виктор наклонился к экрану. Он смотрел так напряженно, что заболели глаза. Пришлось залезть под очки большим и указательным пальцами и сжать переносицу, чтобы помочь себе сконцентрироваться.

Мимо Вероники шел высокий парень. Руки он держал в карманах, голову втянул в плечи, нос прятал в воротнике. Провод качнулся над ним, но ничего не случилось. Тогда Вероника вышла из укрытия и побежала вперед. Ветер снова рванул провода, искры полетели вниз, заскакали по Вероникиной тонкой шапке, по воротнику… Она шла под огненным дождем, закрываясь руками, и длилось это всего несколько секунд, но Виктор задержал дыхание. Все вокруг, казалось, тоже замерло, и потому один-единственный шаг экранной Вероники длился целую вечность.

Она прошла, и ничего не случилось.

Ждать финала было невыносимо.

Ветер усиливался.

Один из его порывов был так силен, что Вероника захлебнулась и застыла на месте, пытаясь вдохнуть, а ветер бил ей в нос, и — Виктор вспомнил это ощущение — ей должно было казаться, что лицо залепила мокрая тонкая марля.

Справа от Вероники вывернуло из земли афишную тумбу. Это была железная конструкция из двух составленных крестом щитов на подставке толщиной с мужскую руку. Ветер ударил, поднажал, надавил, наполнил собой железный угол, и подставка со стоном пошла из земли, раздвигая асфальт.

Вероника шарахнулась в сторону. Глаза у нее были испуганные, и руки больше не поправляли ни сумки, ни шапочки, а просто прижимались к груди, как будто она играла белочку на детском утреннике.

Виктору стало очень жалко ее: ветер трепал, рвал на мелкие куски бумажное полотно рекламного щита, и Веронику, казалось, трепал и рвал так же, вместо того чтобы покончить с ней сразу, одним щадящим движением.

Вероника шла дальше, и Виктор вдруг понял, где она идет. Это было совсем рядом: мимо книжного, рядом с площадью, потом вдоль парка, потом перейти дорогу…

Когда Вероника переходила проспект, было уже темно. Свет фонарей тонул в сумраке, словно и его сдувало ветром. Вероника в своем сером пальто казалась призраком, и Виктор подумал, что издалека ее можно принять за мираж, за поднявшееся над мостовой переплетение складок и трещин старого асфальта. Он был уверен, что ее, такую незаметную, собьют на проспекте, но и тут она избежала смерти, шарахнувшись в сторону от желтой напористой маршрутки.

Вероника шла дальше.

И вдруг камера показала ветку — толстую ветку ясеня.

А потом показала поворот, до которого Вероника еще не дошла, и поворот был в паре кварталов от Викторова дома, прямо напротив Сашиной школы. Ясень рос возле маленького магазинчика, расположенного на первом этаже жилого дома. Виктор знал его и даже один раз заходил туда купить пива. Вместо витрины там было зарешеченное окно, на котором были наставлены какие-то коробки, а на них — пачки с чаем и банки с растворимым кофе.

Темная ветка над ярко освещенным желтым окном раскачивалась и скрипела. Чуть поодаль стоял, будто ожидая кого-то, мужчина средних лет. Он морщился от ветра и то и дело прижимал к плечу то одно, то другое замерзшее ухо.

Вероника вывернула из-за угла.

— Вероника, — сказал вслух Виктор, и теперь имя понравилось ему. Оно оказалось трогательным и каким-то по-детски беззащитным. — Вероника, — повторил Виктор чуть громче и с напором, будто надеясь, что девушка услышит его и остановится.

Ветка скрипнула, мужчина поднял голову и посмотрел на нее. Это произошло как раз тогда, когда Вероника подошла совсем близко.

Последний миг ее жизни был показан со многих камер и со многими повторами.

Ударил ветер, ветка с хрустом отделилась от ствола.

Мужчина, словно почувствовав, что должно случиться, рванулся к Веронике. Он хотел схватить ее за руку. Виктор ясно видел это движение: схватить за руку и оттащить назад, — но жертва отпрянула, будто подумав, что мужчина нападает, и побежала от него прочь, прямо к дереву, прямо к ветке, которая уже мерцала ярко-желтым изломом и падала, падала, падала…

Самый толстый ее конец пришелся Веронике прямо по шее: по выступающему позвонку. Она тихо охнула и повалилась на землю, раскинув руки. Шапочка скользнула по макушке нежным, протяжным движением, будто прощаясь с головой и темными гладкими волосами. Длинный ремень сумки плеснул по воздуху черным ужиным хвостом, и рука не поймала и не поправила его.

Ошарашенный мужчина стоял над телом и шептал, жуя обветренные губы:

— Эх… Эх…

Его рука взлетала в воздух, и ладонь указывала на девушку широким жестом, словно он пытался объяснить ветру и дереву, что хотел спасти, и — вот.

— Наслаждайся жизнью, Вероника, — ведущая появилась на экране. Она развалилась на стуле и выглядела такой довольной, словно кто-то только что довел ее до оргазма.

Виктор почувствовал раздражающую дрожь ревности.

— Наслаждайся, — повторила она. — Забудь про комплексы, отбрось ненужные мысли. Найди себе красивого мужчину. Ведь тебе так недолго осталось…

4

Рите было страшно. За окном стояла темная ноябрьская ночь, там поднимался ветер, и где-то совсем недалеко постукивала по жестяному карнизу тонкая ветка березы.

К этому звуку примешивался другой, неясный, шум: в квартире кто-то ходил.

Рита выглянула в коридор: ни мужа, ни дочери. Двери в их комнаты были плотно закрыты. Да к тому же человеческие шаги были бы определенными, четкими, а тут ходил кто-то неявный: в шагах не было ясного ритма, и они не звучали весомо, как будто идущий весил совсем немного, как большая плюшевая игрушка.

Дверь кладовки была приоткрыта, там кто-то ворочался и вздыхал.

Рите стало нехорошо. Она вцепилась в дверь побелевшими от напряжения пальцами. Кладовка — это был ее бич. Рита не боялась шорохов в ванной и когда пальто падало с вешалки в прихожей. Она спокойно заглядывала под кровати в темное время суток. Но не в кладовку. Временами кладовка вела себя как обычная комната. Но иногда становилась приютом для кого-то большого, кто дышал и ворочался.