Огнедева - Елизавета Дворецкая Страница 25

Но вот убитых похоронили, их родичи ходили, по обычаю, в вывернутой наизнанку одежде в знак своей скорби. Еще несколько человек умерли, но в большинстве раненые постепенно поправлялись. Дозорные дружины, сменяя друг друга, стерегли Волховский путь, но Игволод, засевший в Вал-городе, не показывался оттуда, видимо, тоже лечил раненых, чинил оружие и снаряжение. Дым погребальных костров развеяло ветром, земля впитала кровь, жизнь пошла почти обычным порядком — за исключением того, что за уехавшими детьми и женщинами пока не посылали, зная, что опасность отступила, но не миновала. Милорада и Дивляна оставались единственными женщинами в доме, и на них в эти дни свалилось столько забот, что и десятерым хватило бы с избытком. Были еще Молчана и Никаня, но челядинка днем и ночью ухаживала за роженицей и младенцем, по-прежнему жившими в бане. С другими молодая мать старалась даже не общаться, потому что пока не было времени как следует провести очистительные обряды.

А все обыденные хлопоты упали на плечи Милорады, ибо без хозяйки никак было нельзя. Как старшая жрица Макоши, она лечила раненых травами и заговорами, прямо из рук в руки передавая опыт бабок своей дочери, приносила искупительные жертвы Марене, чтобы та пощадила тяжелораненых, отступилась от них. Дивляна старалась перенять у матери все, что возможно. Заговаривать у нее не получалось — она легко запоминала слова заговора, но не чувствовала того слияния с духом божества, которое ощущали в эти мгновения Милорада или Яромила. Эту способность унаследовала от Милорады только старшая дочь, Дева Альдога. Зато Дивляна выучилась ловко варить отвары и готовить настои, делать разные припарки, перевязывать раны. И даже с этой тяжелой работой девушка справлялась легко, потому что вся она была полна образом Вольги, и мысли о нем заставляли ее день и ночь улыбаться. Это ощущение счастья передавалось всем вокруг, так что при виде ее сияющего солнечного лица начинали улыбаться даже хмурые мужики.

По ночам ей трудно бывало заснуть, Дивляна вертелась, ее била горячая дрожь, сердце трепетало, кровь бурлила и быстрее бежала по жилам, ум кипел, перед глазами проносились обольстительные картины будущего. Вот она сидит на своем свадебном пиру, в красном платье, с самыми дорогими ожерельями, вот идет с белым женским покрывалом на голове, в богатом уборе молодухи, ждущей первого ребенка. Вот у нее родится сын, потом еще один, потом еще пять, и все молодец к молодцу, такие же статные и веселые, как сам Вольга. А то она просто воображала, как он подойдет к ней и поцелует прямо перед всеми родичами, когда отец согласится на их обручение, — Дивляна уже ждала этого поцелуя с нетерпением и высчитывала, сколько времени должно пройти, чтобы отец разрешил справлять свадьбу. Если бы не погибшие братья, то ее можно было бы сыграть хоть сейчас, хоть завтра — приданое давно готово. Но когда-нибудь ведь это случится… Дух занимало от мысли, что если бы не поминания умерших, то уже довольно скоро она могла бы проводить ночи в объятиях Вольги…

Вестмар Лис собрался-таки ехать вверх по Волхову и дальше, как намеревался, на Волжский путь. Теперь у него появилась такая возможность, а изображать великого воителя без неотложной к тому нужды он не имел охоты. К тому же он потерял в битве одного из своих племянников: того, что был в вязаной шапочке, а Стейн это или Свейн, домочадцы Домагостя так и не успели запомнить. Как многие до него и многие после него, он отправился в первый поход, чтобы не вернуться. Может, отец и мать даже камень закажут резчику, чтобы тот изобразил на нем хитрыми рунами надпись: «Аслауг и Бергфинн поставили этот камень по Свейну, своему сыну. Он погиб на Восточном пути». А похоронили его на другом берегу, за Волховом: свои могилы ладожане устраивали на жилом берегу, а противоположный, «чужой», отвели для погребения чужаков, в основном варягов, которые тоже так или иначе находили здесь свою смерть. И Вестмар безо всякого удовольствия думал о том дне, когда должен будет сообщить своей сестре печальную новость.

Домагость, узнав о его замыслах, невольно поджал губы: сейчас, пока Игволод оставался поблизости, потерять сотню умелых и хорошо вооруженных воинов было очень нежелательно. Но в то же время он понимал Вестмара и не мог возразить против его желания уехать.

— Видят боги, я помог тебе, когда ты в этом нуждался, и никто не скажет, что я отсиживался за чужими спинами! — говорил ему Вестмар. — Я потерял убитыми одиннадцать человек, и еще почти двадцать с трудом смогут грести из-за полученных ран. Больше я не могу тут оставаться, понапрасну кормить людей и пленниц. Мне нужно их продать, пока какой-нибудь отважный воин не отнял их у меня бесплатно!

— Ну, Велес с тобой! — Домагость развел руками. — Ты человек торговый, тебе свое дело надо делать. Вот только сам понимаешь: корабли твои остаются, а вернется этот змей…

— Без риска в нашем деле нельзя, иначе как бы мы получали прибыль? — Вестмар пожал плечами. — Но я принесу жертвы за то, чтобы по возвращении найти здесь и тебя, и твою семью, и всю Альдейгью целыми и благополучными.

Через несколько дней Вестмар, перегрузив товары и пленниц в небольшие речные лодьи, которые можно протащить через волховские пороги, а потом, когда северные реки кончатся, на катках переволочь до новой воды, отправился в путь. Когда его люди рассаживали по лодьям живой товар, Ложечка, казалось, вполне готова была занять место среди своих прежних подруг. В суете последних дней она, с тех пор как окрепла, ночевала почти всегда среди них, и делала ту же работу, что и все: заботилась о раненых, возилась возле котлов на кострах. Но теперь их пути разошлись: Велем взял Ложечку за руку и отвел в сторону, давая понять, что она остается здесь. Она смотрела то на него, то на Вестмара, и в глазах ее читались беспокойство и недоумение. Вестмар знаками постарался объяснить ей, что отныне ее судьбой распоряжается Велем и она должна остаться с ним. Она не понимала ни словенского, ни варяжского языка, и все это время с ней объяснялись только знаками.

Но Вестмара Ложечка поняла; на лице ее отразилось отчаяние, она рванулась к своим подругам с такой силой, что Велем от неожиданности выпустил ее руку. Она подбежала к лодьям и, плача и обнимая изможденных пленниц, стала кричать на совершенно непонятном языке. Они тоже обнимали ее, гладили по голове, что-то говорили, делали над ней какие-то знаки, отчасти похожие на варяжский «знак молота», которым призываются благословение и защита Тора. Она даже не думала о том, чья участь будет лучше — ее ли, остающейся в Ладоге, или их, увозимых на Волжский путь.

Наконец Вестмар, которому только женских слез не хватало, махнул рукой, и Велем увел свое приобретение. Ложечка шла за ним покорно, но рыдала так отчаянно, будто ее вели на смерть. Велем затолкал ее в клеть, опустевшую после того, как подъели все припасы, и на всякий случай подпер дверь крепкой жердью. Но внутри было тихо, она не стучала и не рвалась наружу.

Когда лодьи Вестмара скрылись за изгибами берегов, Велем выпустил пленницу. Ложечка почти успокоилась и только что-то шептала. Милорада выдала ей косяк [12]льна и посадила шить рубаху — у нее ведь ничего не было, а та исподка, которую подарила ей Тепляна, уже нуждалась в замене. Ложечка покорно принялась за работу и шила очень искусно, что Милорада сразу заметила. Ну и слава Макоши! Не косорукую какую им всучили, будет польза по хозяйству.