Опергруппа в деревне - Андрей Белянин Страница 24

Абрам Моисеевич приветствовал меня, вежливо приподняв коленкоровую шляпу и ненавязчиво демонстрируя полукилограммовую звезду Давида, тайно висевшую у него под лапсердаком. В середине звезды красовались циркуль и мастерок…

– Вы бы ещё молот и серп повесили, – козыряя на ходу, попробовал отшутиться я, но портной-гробовщик, видимо, воспринимал свою миссию чересчур серьёзно.

– Есть первые шаги. Я буду докладывать трепетно и кратко, а ви уже сами напишите в блокноте всю мозаику их козней. Подчёркиваю, как законопослушный гражданин, я не настаиваю на непременной оплате моих сведений. Клянусь трудовым потом Иакова, мне и думать противно о какой-либо зарплате, когда речь идёт о таком и прямо тут… Но моя Сара вчера испекла мацу из самой горькой муки, а завтра она пойдёт продавать штопаную простыню, чтобы мальчики смогли на что-то покушать. Ви знаете, у моего младшего такие способности на скрипку, но…

– Абрам Моисеевич, у меня важное дело, – не выдержал я, пытаясь обойти его футбольным финтом слева.

– И шо, оно таки уже важнее моего?

– Да пропустите же… там… у меня там, может, Митька пропадает!

– Ой, это да, – неожиданно легко согласился он, подцепив меня под локоть и пристраиваясь строевым шагом слева. – Таки я готов подтвердить, шо оно «да»! Когда я шёл через эту гостеприимную деревню, то слышал очень неприятные звуки с одного двора. Похоже, там жутко пытали свинью. Она вырывалась и кричала шо-то очень жалобное, но с угрозами. Туда ещё стекался народ, на послушать их представление…

– Точно, там сейчас три клоуна одновременно выступают, – буркнул я себе под нос. – А у вас что нового?

– Ха! Таки оно вам всё равно интересно! Не отвечайте, у вас такое, мягко говоря, красноречивое лицо… Я вам скажу. По дороге. А што ви скажете моей Саре и мальчикам? Не надо, не повторяйте вслух! Таки мы вернёмся к этой теме чуть позже, когда ви поймёте, шо я для вас – самая маленькая проблема…

В общем и целом, заболтать этот гражданин может кого угодно. Но должен признать, если откинуть весь словесный сор, то информацию он доставил вполне весомую. Наших он обо всём предупредил, царя поначалу никто не беспокоил, и правильно! А вот при ненавязчивой поддержке переодетых в гражданское платье стрельцов нашего отделения удалось устроить следующее…

Во-первых, Шмулинсон умудрился подключить ко всему проекту недоверчивого Еремеева, и они коллективно по ночи клеили листовки «прелестного» содержания. В смысле то, что должно было «прельстить» среднестатистического лукошкинца…

«Свободу прессе!» (кому, какой, зачем – непонятно, но работает).

«Свободу трудовому народу!» (работает всегда, везде и по-любому).

«Деньги богатых – бедным!» (с какого бодуна, почему и как – без разницы, людям нравится).

«Народ – задумайся!» (вообще-то несколько затёрто, но до сих пор как-то функционирует).

Листовки Абрам Моисеевич писал собственноручно, налепили всем отделением, наутро сами же делано возмущались, но срывать не позволяли, дали повисеть до вечера. Грамотные читали сами, остальным наши же парни и разъясняли. Вечером Шмулинсона доставили к царю. Вышел он оттуда уже профинансированным «за муки и радение к Отечеству», а утром сегодняшнего дня неизвестные подбросили ему в окно кошелёк с двумя рублями. После короткого спора портной-гробовщик признал, что все пять. Думаю, если бы было время, я бы его и на все десять раскрутил, масоны платили щедро.

А к нам в деревню он прибыл с докладом, уточнить дальнейшие планы, скорректировать совместные действия, заключить договора на бесперебойные яичные поставки и выяснить насчёт «акта возмездия…». Здесь я сделал правильную расстановку приоритетов, заткнул фонтан Абраму Моисеевичу и переключился на Митьку. Пора, пора, итак, что у нас тут?

* * *

…А тут у нас, наверное, около двух третей местных жителей обступило дом вдовы Лобовой, из-за ворот раздавался истошный вой, а сама гражданка Марфа Петровна сидела почему-то на крыше в обнимку с закопчённой трубой. Местные тётки интерпретировали её сидение по-своему:

– Говорят, чё дьяк-то городской на неё с насилием побежал. Вот она, аки кошка от кобеля, вверх-то и взлетанула! Дура баба, рази ж в её годы кто от такого счастья прячется? Эх, мне б энтого насильника в рясе, а то уже четвёртого мужа хороню… Зато от исполнения долгу супружеского ни один не отвертелся!

– А куды сын ейный смотрел?! Небось тока званием милицейским похваляться горазд, а как родную маменьку под венец спроворить, так и упустил дьяка! Ан нет… визг-то, поди, не Митькин будет. Молодец парень, видать, крепко отцу новому руку пожимает. Под такими-то пытками любой женится…

– Бабы, а может, он и не хотел? Может, и в мыслях не было? Может, он вообще до женщин не охочий? Может, ему посочувствовать надо? Может, на волю отпустить? А там уж наперегонки, кто поймает, та его и… того!

Милые женщины в деревне, простые и общительные, аж сердце не нарадуется. Хотя что с них взять – мужики в дефиците, пьянка – норма жизни, культурные начинания на нуле, все праздники – в обнимку с самогоном, а о тяжёлой бабской доле ещё Некрасов написал. Или, правильнее сказать, напишет… А с другого конца улицы уже залихватски неслись новые экспромты местного барда-частушечника:

Что ни поп, да то и батька!

Говорила сыну мать.

Сын загнал её на крышу,

И не хочет понимать…

Митьке-то, что поп, что дьяк –

Не даёт любить никак!

Ах вот она в чём причина. Сексуальные домогательства к ближайшей родственнице младшего сотрудника лукошкинского отделения милиции, даже при всём либерализме нашей царицы Лидии, потянут лет на пять каторги. Есть шанс прищучить дьяка! Ну хоть попугать чуточку…

– Добрый день, Марфа Петровна-а! – как можно громче проорал я, козырнув ей на крышу.

– Ой, да что ж это, прости меня господи? – Всплеснув в деланом изумлении руками, она едва не сверзилась вниз. – Сам сыскной воевода в гости пожаловал, а я-то, как дура, трубу печную в обнимку держу. Мой грех, моя беда, мне и ответ держать… Люди-и!

– Не надо, – попробовал протестовать я, почуяв, куда ветер дует, но меня не услышали. Марфа Петровна отважно встала в полный рост и, рукоплеща юбками на ветру, изобразила народу речь:

– Люди-и! Судите меня, вдову честную, бабу порядочную, соседку добрую, подругу верную… А уж ежели кому какое зло сотворила, руку там сломала али овин снесла, так за то и прощения молить буду, и на Страшном суде ответ держать! Ныне же скажу прилюдно…

– Где ваш сын? – успел выкрикнуть я, пока она держала паузу по Станиславскому.

– Сын… где сын… сынок мой единственный, – демонически захохотали с крыши, причём с таким глубоким трагизмом, что пара тёток невольно перекрестилась. – Нет у меня сына ноне, есть – милиционер! Чин служебный, богатырь законопорядочный, сердца не имеющий… Родную маменьку ужо небось в третий раз перед всем селом на людях позорящий. Выйди, неслух, покажись гражданину участковому! Вот хоть он-то, поди, тебя пристыдит по-начальственному…