Магиер Лебиус - Руслан Мельников Страница 24

– Что ж, – еще одна, на этот раз совсем недолгая пауза, – в этом ты, конечно, прав. Но зато ошибаешься в другом. На этом турнире нам следовало появиться. Тем более что все или почти все произошедшее было известно заранее. Мне, по крайней мере…

Теперь, помимо уверенности, в громком властном голосе звучало нескрываемое самодовольство.

– Как я и предполагал, змея на моем штандарте превратила нидербургскую чернь в перепуганных кроликов. А все эти напыщенные индюки в латах и гербах с детства приучены кичиться своим благородством и оттого являются его пленниками. Остландская знать в большинстве своем слишком рьяно блюдет внешние законы рыцарской чести, чтобы быстро и правильно соображать, когда это необходимо. Действия чванливой имперской аристократии легко предугадывать, а значит, ею нетрудно управлять. А уж когда в дело вступил твой голем… В общем, все прошло удачно, магиер. Как должно, все прошло.

– И все же риск… – тихое-тихое, осторожное-осторожное поскрипывание.

– Всегда приходится чем-то рисковать, чтобы чего-то достигнуть. Признаюсь, я отправился в Нидербург не только за Дипольдом. На ристалище была возможность покончить со всеми заговорщиками разом. И тем самым выиграть время перед большой войной – время, которое ты просил у меня для изготовления новых големов. К тому же я увидел наконец твое детище в деле. Своими глазами увидел. В настоящем деле. Сам понимаешь, следовало проверить, так ли хорош твой механический рыцарь, как ты его расписывал.

– Ваша светлость, но ведь испытать его можно было иначе. Я же предлагал…

– Хватит! Меня утомляет твой скулеж. Что свершилось, то свершилось. Твое создание прекрасно проявило себя в бою, но в жалкой душонке беглого колдуна никогда не будет места для отваги. А потому – заткнись и отведи меня наконец к нашему стальному герою, так лихо раскидавшему всех этих остландских павлинов.

Тихий голос умолк. Большой капюшон с двумя прорезями для глаз склонился в почтительном поклоне, полностью скрыв прячущееся в его недрах лицо.

Разговор маркграфа Альфреда Оберландского и прагсбургского магиера Лебиуса Марагалиуса происходил в необъятной зале, освещенной трескучими факелами, бесчисленными свечами, угольями малых жаровен и больших тиглей, живым огнем масляных ламп и мертвенными отблесками магических кристаллов, вмурованных в стены.

Маркграф и магиер ступали по каменным плитам. Магиер вел. Маркграф морщился, оглядываясь вокруг.

Некогда это помещение с высокими потолками и огромными дверьми (вообще-то – целыми воротами, в которые и всадник въедет, не пригибаясь, и повозка вкатит, не оцарапав косяков) с прочным засовом предназначалось для будничных трапез и праздничных пиров. За длинными дубовыми столами смогла бы разместиться не одна сотня едоков. А между столами хватило бы места для целых толп прислуги, шутов, танцоров и собачьей своры из замковой псарни вдобавок. Однако под высокими закопченными сводами трапезной давно уже не пировали. Да и впредь… Теперь, наверное, не всякий смог бы заставить себя вкушать здесь пищу.

Самая большая, самая просторная зала маркграфского замка являлась ныне главной магилабор, магиверкштатт [11]– лабораторией и мастерской, мастерской и лабораторией. Мастераторией Лебиуса – магической, алхимической, механической – она являлась… А заодно – библиотекой, складом и экспериментальным полигоном для непрекращающихся опытов. Подобных уголков по громадному замку маркграфа было разбросано немало, но этот…

Такой мастератории позавидовал бы любой колдун, алхимик, одаренный ремесленник и предприимчивый мануфактурщик. В то же время далеко не каждый магиер, ученый, умелец-механик или мастер-цеховик смог бы определить истинное предназначение всех используемых здесь инструментов, механизмов, субстанций и материалов из уже освоенных им областей. Даже просто рассортировать знакомые и незнакомые предметы и компоненты знающему, но стороннему человеку было бы весьма и весьма затруднительно.

В бывшей трапезной, сделавшейся по просьбе магиера и по воле маркграфа магилабор-залой, все, абсолютно все располагалось вперемешку, в чудовищнейшем беспорядке. А вернее – в том путаном порядке, постичь смысл которого не дано никому, кроме самого Лебиуса Прагсбургского. По сути, все необъятное помещение являлось огромным котлом, в котором смешивались и соединялись в причудливых процессах ингредиенты невиданного зелья из живого и неживого, жидкого и твердого, жаркого и холодного.

Свободного места в некогда просторной зале практически не осталось. Изначально поставленные для трапез тяжелые столы и лавки были дополнены и удлинены другими столами и другими лавками. И подставками – широкими и узкими. И бесчисленными полками, и сундуками, и верстаками, и тумбами, и шкафами, и простыми досками на наспех сбитых деревянных козлах. И громадными ваннами, и массивными чанами…

Между всеми этими непролазными баррикадами путаными изломанными лабиринтами тянулись узкие проходы. В таких коридорах человеку дородному немудрено было застрять, а непосвященному – заблудиться по пути от одной стены залы к другой.

На досках, столешницах, полках и крышках – грязных, во многих местах прожженных, испещренных загадочными письменами и таинственными символами – стопками лежали толстые фолианты в кожаных и медных переплетах, с медными же застежками и замочками, с многочисленными мелко-мелко исписанными закладками. Поверх раскрытых томов громоздились целые завалы из древних – хрупких, ломких, пожелтевших, а то и почерневших от времени и магии – свитков.

Меж книгами, будто башни сказочных карликов, торчали высокие колбы, реторты, причудливая стеклянная, глиняная, медная, железная и деревянная посуда. Что-то кипело, бурлило и искрилось в распахнутых и закрытых жаровеньках и тиглях. Разноцветные жидкости вздымались и опускались в соединенных друг с другом сосудах. Подгоняемые неведомой силой, они перетекали по прозрачным и не очень трубкам из емкости в емкость. А кое-где рядом с кипящей и расплавленной массой непонятного происхождения соседствовали искрящиеся инеем обледенелости. Холод и жар нисколько не мешали друг другу, и, проходя мимо, можно было отчетливо прочувствовать и то и другое.

Бесформенными грудами и смешанными россыпями на столах и под столами валялись разноцветные минералы – гладкие и острогранные. А подле горели оплывшие черные и красные свечи.

Порой встречались зеркала – открытые и занавешенные. Целые и битые. Обычные и особые, магические. Не отражавшие ничего и отражавшие то, чего нет, что не видно человеческому глазу. На чистейших, совсем уж неуместных в царящем вокруг беспорядке скатертях покоились отвратительные на вид и мягкие на ощупь плесневые шары, внутри которых что-то пульсировало и слабо подсвечивало. Покачивались на тонких длинных ножках живые или, по крайней мере, весьма походившие на таковые, поганые грибы – бледно-желтые, зеленоватые и совершенно бесцветные. Чавкал и шевелился сам по себе, словно выращенный не на твердой поверхности столов и каменных плитах, а в болотной трясине, густой высокий мох с красноватым пульсирующим отливом. Целые ковры из мха, свисавшие со столов, стелющиеся по полу. Ковры, на которые отчего-то боязно было ступать и к которым совсем не хотелось притрагиваться.