Колдун. Земля которой нет - Кирилл Клеванский Страница 24

– Это я могу. Это я с радостью. Но сдохну я, умрешь и ты. А ты этого не хочешь.

– Ты же знаешь, что я пытался убить себя.

– Не занимайся самообманом – это было от нечего делать. Да и просто исследовательская жилка взыграла.

Я покачал головой, вернее, покачал бы, если бы мог, – спорить тут бесполезно.

– Тебя не обманешь.

– Самого себя в принципе сложно обмануть, – философски заметило оно. – Слушай, мне, конечно, приятно с тобой языки полоскать, но, может, ты уже сделаешь то, что должен?

– А что я должен?

Наверное, глюк сейчас сделал печальное лицо, я этого не видел, но знал, что так и есть. Некоторое время висела тишина, впрочем, она всегда здесь висела, ведь я не был уверен, что веду этот диалог вслух, а не в своем воображении.

– Ничего не видишь.

– Я знаю, – в очередной раз повторил я.

– Нет, не знаешь. Ты. Ничего. Не. Видишь. А должен видеть.

– И как же мне, по-твоему, увидеть ничего?

Тишина.

– Эй?

Тишина.

– Эй!

И вновь тишина.

– Смотался, – вздохнул я. – Тоже мне сфинкс – увидь ничего. Еще бы на ноль попросил поделить.

И я вновь погрузился в себя. Порой мне казалось, что я погружаюсь слишком глубоко и уже давно не могу найти пути назад, а все, что происходит вокруг, вся эта тьма, – лишь иллюзия. Или иллюзия иллюзии. В общем, как вы уже поняли, я напрочь утратил какую-либо связь с реальностью. Словно запущенный некогда спутник, навечно отправленный путешествовать к краю вселенной. Вот только у него были хоть какие-то соседи по черной реальности, у меня же – лишь собственные мысли. Все равно как если бы тебя вывернули наизнанку и заставили смотреть на собственное нутро. А собственное нутро, как правило, не нравится ни одному человеку. Не нравилось оно и мне. И я заснул. Или проснулся, этого я тоже уже не мог понять.

С тех пор видение пропало. А может, оно молчало, не желая разговаривать само с собой. Я все еще жил, хотя больше напоминал овощ, который пока еще в состоянии иногда мыслить. Иногда, потому что я явственно ощущал, что почти сошел с ума. Мысли напоминали океан хаоса, не поддающийся описанию. И в том океане не было ни краев, ни дна, ничего, что могло бы его хоть как-то определить.

Порой, выплывая из него, я понимал, что все так же безуспешно и бездумно цепляюсь за привычную реальность, давно утраченную в этом маленьком клочке мрака. Что здесь было? Только я, если, конечно, я все еще существовал. Чего здесь не было? Ничего. В сухом остатке здесь не было даже меня, потому как я все время пребывал где-то в безумном океане.

Я путешествовал по своим воспоминаниям. Иногда они казались слишком отчетливыми, слишком живыми, тогда я терялся в них, понимая, что окутанная тьмой комната – лишь видение. Порой воспоминания были сухими и скупыми, и тогда я бы выл, но язык меня уже не слушался. Скорее всего, я мертв… но вряд ли – ведь изредка я все же мыслю.

«Сегодня» – кстати, не уверен, что это было именно «сегодня», потому как вполне могло быть воспоминанием о прошедшем «дне»… Но не суть. Так вот, я вспоминал последнее, что мне удалось увидеть. И это был вовсе не плац – это была мастерская сумасшедшего скульптора.

И тут я вдруг ощутил, как дрогнуло сердце, пропуская удар. И этот пропуск словно вытряхнул меня в реальность. Я потерял равновесие и съехал по стене, сильно ударившись головой об пол. Не осталось сил даже пошевелить пальцем, но бегущая струйка крови из разбитого виска была для меня как дождь для путника, заблудившегося в пустыне. Эта боль, эта кровь – они послужили канатом, вытягивающим меня из зыбучих песков нереальности.

Я вновь ощутил себя в комнате, пустой темной комнате, в которой нет ни света, ни жизни, ровным счетом ничего. Но прав был тот сумасшедший мастер, сказавший, что даже в такой комнате всегда будет все. Всех темных богинь мне на любовное ложе, как же он был прав!

Я открыл глаза, а может, и закрыл, в этом я все так же не разбирался. Но все же увидел, увидел это все. Не знаю, что видели другие гладиаторы, сидевшие в таких же камерах, но я увидел воздух. Как его описать? Не знаю. Он был словно пугливая дымка, словно видение на краю периферического зрения, словно круги, расходящиеся на воде. Он был ничем, но при этом заполнял собой все.

Сложив губы трубочкой, лежа на полу, в крови, я, глупо улыбаясь, дунул. И воздух вдруг сотрясся, задрожал. Застонал, забился в конвульсиях о стены и взорвал этот темный мир безумия однотонного тумана, окрашивающего все в непередаваемо бесцветный оттенок. И я заснул самым настоящим сном.

Не стану описывать все, что произошло после. Скажу лишь, что меня вытащили гвардейцы, а потом хватило лишь одной порции безвкусной жижи и ночи на койке, дабы я полностью пришел в себя. Не знаю, может, нас амброзией кормили? Если так, то дайте мне мешок и через неделю я вас озолочу, если вы, конечно, отпустите меня на землю с этого чертова острова!

Но отпускать меня не собирались. Повязали на глаза плотную темную повязку и повели в ту самую комнату с откидывающейся стеной. Правда, провожатые мне совсем не требовались. Я все прекрасно видел. Ну как прекрасно – все вокруг было словно в тумане, густом и белом; я не мог различать цвета, какие-то незначительные детали и мелкие черты, но общие очертания – вполне. Я видел стол, на котором стояли тарелки, но не видел, к примеру, вилок или ножей. То есть в моем распоряжении были лишь предметы крупнее тарелки. В общем, до своеобразной «приемной» я добрался, ни разу не воспользовавшись помощью приставленных ко мне гвардейцев.

В помещении я привычно направился к бадье с белым порошком, которым щедро посыпал ладони, задние стороны коленей, шею, лоб и, что важно, локти. Это просто необходимо, чтобы не мучаться, если на эти места придутся порезы или прольется пот.

После я проверил свое снаряжение, для чего попрыгал. Если бы зазвенело, пришлось бы проверять ремешки и где-то ослаблять, а где-то, наоборот, затягивать, но все в моей простецкой кожаной броне было хорошо. Все же не в первый раз такую надеваю.

К нам по уже сложившейся традиции заглянул старший малас. Каждый счел своим долгом встать. В этот раз встал и я. Старец прошелся мимо нашего строя, у всех пятерых проверив броню и ладони – не дрожат ли пальцы. Ни у кого не дрожали.

– Добро, орлы, – кивнул малас. – Смотрите за своими повязками: слетят – даже зажмурившись, ослепнете.

– Поняли! – хором гаркнули мы.

Иногда я начинал думать, что нам следовало придумать какой-нибудь армейский ответ, больше соответствовавший обстановке, но идею так и не озвучил. Да и меня скорее всего не поняли бы – на Териале нет армии.

– Тим Ройс, ты первый.

– Так точно! – все же рявкнул я по-армейски, поворачиваясь лицом к подъемной стене.

Как я и предполагал, никто меня не понял, но это уже неважно. Протрубил рог, оглушая своим ревом, а значит, нужно готовиться к сражению. Но что смутило меня – со мной на арену никто так и не вышел.