Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! - Анна Гаврилова Страница 24

— Одноглазый! Лодкой правит одноглазый!

— И чего?

— Да ничего! — В голосе кормчего зазвучал ужас. — Про него от самой Алоди молва идет!

Хохот оборвался резко, будто кто-то перерезал звонкую струну. Плеск за бортом стих, весла зависли в воздухе.

— Какая ещё молва?

— Дурная, — будто из могилы, отозвался кормчий. — Он не просто колдун… Самому навьему владыке служит…

— А… а от нас что нужно? — дрогнув, спросил купец.

Добродей кожей почувствовал десятки взглядов, по спине побежал мороз. Пленник задрал голову, пытаясь взглянуть в лицо кормчему, и даже издалека понял — этот взгляд не сулит ничего хорошего.

— Видать, мы забрали его добычу…

Голос купца сделался подозрительным:

— Уверен?

Кормчий кивнул, ткнул пальцем в Добродея:

— Мальчишку нужно отдать Одноглазому. Иначе тот подводному владыке пожалуется, и беды не миновать.

— Не слишком ли дорогая плата… — насторожился купец.

— Отдать… — процедил кормчий, белея от страха.

Тут же со всех сторон послышались одобрительные возгласы и ропот: дескать, скупость до добра не доводит, с подводным властелином спорить негоже.

— Развязать! — крикнул купец, нервно поправил смешную шапку.

Один из гребцов, бросив весло, метнулся к Добродею.

— Нет-нет! — откликнулся кормчий поспешно. — Так отдать нужно! Ежели утопнет — считай, самому владыке и вернули, ведь и князья не брезгуют принимать долги за своих людей. А главное, Одноглазого от погони отвлечем! Ой, не хотелось бы мне с ним нос к носу встречаться!

— И то верно, — сказал купец и скомандовал зычно: — За борт!

Добрю подхватили в тот же миг. Спотыкаясь и бранясь, корабельщик тащил пленника к краю. На помощь ему поспешил ещё один. Вместе взяли за руки и за ноги, раскачали и швырнули в реку.

Удар о воду был мягким, да и сама стихия приняла Добродея радостно, заключила в холодные объятья. Он забился, как пораненная рыба. Вода ударила в уши, захлестнула рот и потащила вниз. На грани сознания скользнула отчаянная мысль: «А может быть, и вправду… подводный владыка не прочь принять долг за своего подданного? Оттого и тащит вниз с такой силой…»

Острая боль пронзила голову, Добродея дернуло вверх. Он потянул руки к голове, смутно понимая — кто-то вцепился в волосы и вот-вот вырвет все, до последней волосинки. А вот как на запястьях железной хваткой сомкнулись ладони, уже не почувствовал, и молодецкий удар по спине, после которого вода единым потоком вырвалась из легких, — тоже.

Воздух глотал уже сам, каждый выдох сопровождался страшным, выворачивающим кашлем. Из носа, из глаз текло. Грудь разрывалась, а сердце колотилось о ребра с такой силой, что заглушало крики Лодочника. Еще отчего-то жгло щеки…

Когда железные руки отпустили, Добродей бессильно свалился на дно лодки, уперся ладонями в днище.

— Эх ты… — пробасило над ухом. — И как только умудрился на эту лодью забраться!

— Ба… батя жив?

— Батя твой поживее тебя будет! — ухмыльнулся Лодочник. — На берегу ждет.

— Но почему?.. Отроки, значит, обманули…

— Видать, обманули… И отроки, и корабельщики те… А ты-то… ты-то хорош! Веришь кому попало!

— Я…

Больше Добря говорить не мог. Тело разрывалось на части, в голове билась и гудела кровь. Зато Лодочник не умолкал ещё долго:

— Отец твой жив, вчера только в Русу прибыл. С ним трое артельщиков. Одного, говорят, по дороге потеряли. Я их в корчме встретил. Вяча твоего сразу узнал, похожи вы. И с тем, что в Киев шли, — ты угадал. Зато во всем остальном… — Лодочник вздохнул тяжко и, хотя знал, что мальчик если и слышит, то не очень-то понимает, продолжил: — Ты на будущее запомни, Добродей: чем больше и богаче город, тем меньше в нём человеческого. Не знаю, отчего так происходит, но всякий раз убеждаюсь в этой мысли.

Мне иногда кажется, будто каждый, кто перебирается в большой город, продает частичку души самой Морене и… становится злее. Не сразу, конечно, не сразу… Но добряки, вроде тебя, в больших городах не выживают.

Тебе предстоит долгий путь в Киев, и вряд ли этот город примет с распростертыми объятьями. Тебе придется заново учиться жить. Ты сам распорядишься собственной судьбой, но мне бы очень хотелось, чтобы твоя душа осталась в ведении светлых богов. Понимаешь, о чем я? То-то, смекай.

Добря не понимал, но искренне надеялся, что так оно и будет.