Год Змея - Яна Лехчина Страница 23

Четырнадцатилетний Эйсо закинул в телегу последний мешок и, выпрямившись, угрюмо потер нос тыльной стороной запястья. Темно-русый, еще по-мальчишески щуплый Эйсо, с густыми, но не совсем ровно остриженными прядями, падающими на лоб.

Однажды, когда он болел, Рацлава перебирала их пальцами. А Эйсо, лет семи или восьми, метался на постели и бредил.

Рацлава выдохнула, вытягивая из свирели еще одну нить. Братья не были плохи. Иногда Ойле делал ее жизнь чуть счастливей — приносил эдельвейсы, как другим сестрам, и выпускал из дома. Разговаривал не особо часто, но Эйсо и вовсе предпочитал ее не замечать. Хотя никогда не обижал и наедине мог передать чашу или помочь найти стул. Наверное, им было тяжело увозить Рацлаву в Черногород, чтобы продать купцу и закрыть старый отцовский долг, — они не Хрольв.

— У тебя две младшие сестры, которым нужно выйти замуж. А кто их возьмет, пока старшая ходит в девках?

Это было правдой, и Рацлава не могла дольше отравлять им жизнь.

— Ну же, сестрица, ты сыграешь свои песенки черногородскому купцу. Так, как умеешь на самом деле. Так, чтобы ему понравилось. Что тебе стоит?

Тогда она думала, что это будет стоить ей семьи и дома. Оказалось, большего.

Перед телегой стоял хорошо сложенный юноша. Его белесые волосы вились надо лбом, а взгляд был почти ласковым. Хрольв улыбнулся, покачав головой. И, отвернувшись от тюков, отряхнул руки двумя хлопками.

— Сестрица, — громко произнес он, когда на пороге появилась бельмяноглазая девушка. — Отец сказал тебе ехать с нами.

Хрольв был младше Рацлавы на год и считал, что слепота выела ее разум. Он относился к ней как к не особо смышленому животному, прибившемуся к дому: нельзя гнать, пока отец не разрешит. Теперь разрешил. И Хрольв думал, что Рацлава, как и глупый зверь, способна понять только разложенные на слоги, мелодичные слова.

Он всегда так к ней обращался, неискренне вежливо. Напускная нежность, смешанная с запрятанным презрением. Хрольв состоял из совершенно гладких, но скользких нитей, и Рацлаве никак не удавалось ухватить их. Она не слышала, как брат рыдал над ее свирелью, и ей было жаль.

— Ну же, сестрица. — Хрольв чуть согнул колени и упер ладони в бедра. — Ты ведь умница и поедешь с нами добром, без криков?

Рацлава, осторожно подбредшая на дыхание коней, побледнела еще сильнее. Тонкий пласт снега потрескивал под ее ногами. Хрустели цветы. Одной рукой она сжимала свирель на кожаном шнурке, а пальцами второй боязливо коснулась телеги. Черты исказились, и, обернувшись, Рацлава дохнула злобой в приятно улыбающееся лицо Хрольва.

— Ингар убьет тебя, когда узнает.

Хрольв опустил светлые ресницы, но улыбнулся еще шире.

— Хватит Ингару с тобой возиться. Ойле, помоги ей забраться в телегу.

Когда Ойле набросил на ее ноги одно из шерстяных одеял, то его серые глаза, казалось, выцвели до кусочков грязного льда.

— Прости, — выдохнул он. Его голос, низкий и теплый, напоминал залитую солнцем древесину, из которой был вырезан семейный стол. — Прости, если сможешь.

Знал бы ты, чем все обернется. Что купец, заплативший за пастушью дочь, не удержит в своих стенах историй о чарующей свирели. И что Рацлаву назовут драконьей невестой и караван повезет ее на восток.

— Что это, ширь а Сарамат? — встрепенулась Хавтора. — Мне кажется, твоя свирель поет на разные голоса.

Повозка скрипела и качалась, жгуты тумана стелились у колес и лошадиных копыт. Дождь лил, как из прохудившегося корыта Сестры ветров. Ребра темно-синих гор расплывались у горизонта, и снег на их вершинах тонул в грозовом мареве. Вместо ответа Рацлава отпустила свирель и поднесла к слепым глазам правую руку. Скрюченную, как птичья лапка, в свежих порезах и порванных белых лоскутьях. Она долго держала ее перед собой, будто могла видеть лунки крови в сгибах пальцев и кривые линии на ладони.

Рацлава высунула кончик языка и почувствовала вкус железа. Раньше, когда свирель раскалывала кости, было хуже. Ингар говорил, что ее губы выглядели так, словно кто-то бил их стальной рукавицей. Но теперь, спустя пять лет, от влажно-кровоточащего, почти бескожего рта остались лишь трещины и маленькие язвочки.

— Мне кажется, гар ину, я слышу имена. — Хавтора зябко повела плечами, и с жестких седых волос сползло покрывало. С мягким шорохом соскользнуло до татуированного плеча: Рацлава представила ночной огонь, горячий шепот и смятые кошмы в шатрах. Она хочет, хочет соткать из этого свои полотна. Из этого — и еще многого. Из того, что принадлежит сотням людей. Ей мало их восторгов и слез, смеха и танцев под красивую музыку. Ей нужны они все. Их звуки и запахи, умения, мышцы и кости. Языки и лица, голоса.

— Такого не может быть, — проговорила рабыня. Она поправляла покрывало, устраиваясь на подушках, как кошка, — казалось, ее тело не затекало и не даже не думало болеть. Старуха впервые посмотрела на Рацлаву иначе, прищуренно.

— Не может, — едва вслушиваясь, сказала девушка. Она пыталась разогнуть пальцы.

Глаза у Хавторы стали хитрые, в цвет латунного рабского ошейника.

— Кто такой Ингар, ширь а Сарамат?

Ее голос изменился. Рацлава уловила в нем что-то кроме прежнего подобострастия. Любопытство и лукавство? Страх?

Девушка медленно положила руку на одеяло и подняла белый, с почти зажившей ссадиной подбородок.

— Мой брат, — неторопливо ответила она, и этого показалось недостаточно. У Рацлавы четверо братьев, но Ингар — особенный. Она сухо добавила: — Когда я родилась, была голодная зима, и мать отнесла меня в лес. А Ингар спас.

— Зачем он сделал это? — удивилась Хавтора. Рацлава, еще не ставшая драконьей невестой, не вызывала у нее обожания. — Тебя было нечем кормить.

Девушка погладила одну из кос, переброшенных на грудь.

— Запасы моего отца не иссякли даже в голодную зиму. Моя мать осунулась, но не заболела и могла бы меня выходить. Мои старшие сестра и два брата жили далеко не так хорошо, как раньше, но им не грозила смерть.

— Тогда почему?

Рацлава приподняла соболиные брови.

— Я слепа. А кому нужен слепой ребенок?

Хавтора согласно замурлыкала в ответ, пропуская сквозь пальцы бахрому походных подушек. Рацлава даже не шелохнулась: она знала, что тукерской рабыне нет дела до пастушьей дочери. Она боготворила невесту дракона.

— Если бы твой брат жил у нас, в Агыр-ол, Пустоши, его бы убили за непокорность. Кто он такой, чтобы идти против слова отца?

Рацлава нахмурилась.

— Хорошо, что мой брат не из Пустоши.

И все же семья сделала для Рацлавы больше, чем она заслужила. Ее кормили и одевали целых девятнадцать лет, хотя она не могла помогать по дому так, как ее сестры, и едва ли бы вышла замуж. Мать, заплакав, отказалась нести ее в лес во второй раз, а отец дрогнул под взглядом Ингара. Брату тогда было шестнадцать, он недавно потерял ногу и служил подмастерьем на старой дедовской мельнице. Ингар знал, что мать предпочтет заниматься с маленьким Ойле, поэтому свой первый год Рацлава провела с ним — ее поили козьим молоком и заворачивали в шкуры под мерный рокот жерновов.