Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин Страница 23

– Нет, – сказал Эмин, – табаку у меня нету.

– Очень жаль, – отвечал прохожий. – Сейчас все курят табак. А в Турции курят кальян, сразу несколько человек. Очень экономно получается.

– Курить кальян опасно с медицинской точки зрения, – заметил сочинитель. – Можно заразиться какой-нибудь болезнию, ведь в компании все по очереди вкушают одну и ту же трубку, и ежели один из друзей болен, то и все заболеют. Лучше курить европейскую трубку.

– Но курить кальян – это принятый обычай. Стоит ли разрушать народные обычаи во имя европейского просвещения? Ведь это может привести к гибели нации. И потом, у европейцев тоже есть странные обычаи. Например, целовать туфлю римского папы. Ведь если вся Европа поцелует туфлю папы, люди обязательно чем-нибудь заразятся. А православные целуют иконы.

– То есть целовать Богородицу так же неправильно, как курить кальян?

– Бог не терпит идолопоклонников. Адское пламя будет сдирать кожу с их головы, а скорпион жалить в глаза, и так будет продолжаться вечно, всё оттого, что эти люди не признали истинного учения, а признали идолов. Но хуже всего будет вероотступникам, – их-то ждет по-настоящему мучительная смерть.

– Нет, – заспорил Эмин, – на Страшном суде нет никакого наказания для вероотступников. Я внимательно изучил этот вопрос.

– Совершенно верно, – отвечал его собеседник. – Поелику убивать вероотступников как бешеных собак долженствует еще при жизни…

Беседующие удалились в сторону, и теперь я мог расслышать только обрывки их слов, из которых сделать логического заключения о предмете разговора стало решительно невозможно.

В трактире было все так же шумно и уродливо, – как на лубочной картинке. Премьер-министра не было; очевидно, он тоже ушел блевать. Я некоторое время сидел один, печально подперев щеку рукой и размышляя о безнадежности мироздания и своей нелепой, никому не нужной жизни. Через некоторое время вернулся Эмин.

– Странное дело, – сказал я. – Вы совсем не такой, как я представлял.

– А каким вы представляли меня? – усмехнулся тот.

– Мне казалось, что сочинители – это особенные люди. Служители муз. А вы такой же, как и все. Суетитесь из-за денег, все боитесь чего-то.

– В наше время, – как-то задумчиво и болезненно проговорил Эмин, – неизлечимый зуд писания укореняется в безумных душах многих людей. Но не нужно путать зуд с даром. Иногда я думаю, что у меня нет дара. Дар требует самоотречения. А я слишком люблю жизнь, чтобы пожертвовать ею во имя писанины.

– А вот у меня есть дар, – вздохнул я. – Я легко запоминаю иностранные языки.

– Очень интересно! – воскликнул Эмин. – Я тоже всегда очень быстро выучивался болтать. По-италийски, по-португальски, по-русски… Это очень, очень хорошо! Послушайте, юноша, как вас там…

– Семен.

– Да, Семен. Мне нужно идти домой. У меня жена и сын, совсем маленький еще. Жена ругаться будет. А вы приходите ко мне завтра, после службы. И мы подробно поговорим, на любом языке, который вам интересен.

Он взял бумажку и написал мне адрес.

– Эй, человек! Сколько я должен за тратторию?

Половой назвал цену. Эмин стал спорить и ругаться. Никогда не буду сочинителем, подумал я, наблюдая, как он расплачивается.

– Прощайте, – сказал он, надевая шляпу. – Приходите завтра. И вот еще что: забудьте все, что я вам сказал, про деньги и про книжки. Настоящий сочинитель должен наглым быть, понимаете, наглым! Чтобы преследовать порок и бичевать его всячески… Чтобы в людях добро пробудилось! Вот – призвание! Вот – дар! А все остальное – бесы…

* * *

На следующий день я пришел по адресу, указанному Эмином. Он, действительно, достраивал дом – сильно пахло свежим тёсом. Дверь мне открыла служанка.

– Я к Федору Александровичу, – сказал я.

– Федор Александрович сегодня волей Божией помре, – равнодушно пожала плечами та. – Задолжал мне за два месяца.

Я остолбенело смотрел на нее, не желая верить тому, что она сказала.

– Что смотришь, дурак? – рявкнула служанка. – Говорят тебе: хозяин умер, ступай прочь.

– А когда… поминки? – выдавил я через силу.

– Как обычно, на третий день. Ты что, нерусский, что ли?

– Русский.

– Ну, так вот и ступай отсюда, а на третий день приходи.

Я развернулся и угрюмо побрел по мостовой.