Ведьмаки и колдовки - Карина Демина Страница 23

Из откровений Себастьяна Вевельского, сделанных им в минуты душевного подъема

Лихо вернулся за полночь.

И ни слова не сказал, но сгреб Евдокию, уткнулся холодным носом в шею, да так и замер. Стоял мокрый, взъерошенный… и пахло от него вином.

— Лихо…

— Все хорошо. — Он все же заговорил. — Все хорошо, Ева… он к тебе больше и близко не подойдет…

— Не подойдет, — согласилась она просто потому, что сейчас чувствовала: надо было соглашаться.

И пряди мокрые разбирать. И рубашку стянуть, которая прилипла к коже, а кожа эта побелела… придумал тоже — среди ночи купаться… или топиться?

— Не подойдет…

— Конечно, а если подойдет, то я его… канделябром, — сказала и не выдержала, рассмеялась. — Я подумала, что насмерть… представляешь, если бы и вправду насмерть? Не то чтобы сильно жаль, но ведь судили бы… и на виселицу.

— Женщин не вешают.

— Тогда что?

— За непредумышленное убийство? — Лихо переспросил и нахмурился, словно и вправду раздумывая, что грозило бы Евдокии, окажись голова старшего актора не такой прочной. — Сослали бы в приграничье, на поселение…

— Ну приграничье всяк лучше плахи.

Он не злился. И не собирался Евдокию обвинять. И конечно, она-то ни в чем не виновата, но… неприятно.

— Я бы не позволил тебя обидеть…

А глаза уже не синие, желтизной отливают волчьей… не глаза — злотни новенькой чеканки.

— Лихо…

— Все хорошо, — повторил он, улыбаясь какой-то на редкость беспомощной растерянною улыбкой. — На самом деле все хорошо…

Ложь.

Но не в том, что случилось недавно, потому как происшествие это было несуразицей, глупостью, и Лихо понимает, иначе не пришел бы.

Позволил себя уложить.

И Евдокия рядом легла, голову на плече пристроила.

— Рассказывай, — велела, хотя и не думала, что он подчинится.

Но Лихо, коснувшись губами макушки, заговорил:

— Мы с Себастьяном ладили. С остальными сложно… нет, я люблю всех своих братьев и сестер тоже, но… с ними было не так. Велеслав вечно жаловался… Яцек — чуть что, так и в слезы… прочие — вообще малышня… а Бес — он веселый…

— Погоди. — Евдокия отстранилась. — Он твой… брат?

— Старший, — кивнул Лихослав.

— То есть ты… князь Вевельский?

— Буду когда-нибудь. Ну да, а что?

— Ничего.

Но локтем в бок толкнула, вымещая раздражение.

И ведь умом-то понимает, что Лихослав не виноват в прошлых бедах, даже не Евдокииных, а семейства ее, но все одно обидно.

Князь.

Вевельский… так это получается, что потом, после свадьбы, сама Евдокия княгиней станет? Мысль эта показалась ей столь нелепой, смешной, что Евдокия фыркнула.

Какая из нее княгиня?

Недоразумение одно.

— Не волнуйся, этот титул… ерунда одна… — Лихо перевернулся на бок и, в глаза заглянув, тихо добавил: — Если он вообще мне достанется… по праву он должен Себастьяну принадлежать. Но отец решил, что… он не любит странностей. А Бес всегда был странным… я-то многого не помню по малолетству, зато вот понимаю распрекрасно, что если отец про меня дознается, что я…

— Волкодлак.

— Да. — Он потерся щекой о ладонь. — Он вполне способен еще один отказ написать.

— Как?!

— Обыкновенно. В Статуте имеется пункт о чистоте крови, а моя теперь, сама понимаешь… — и замолчал, напрягся вновь, разве что не скалится.

Вот бестолковый.

— Поэтому если ты решишь, что…

— Сбежать вздумал? — Евдокия дернула за жесткую прядь.

— Я?

— Ты! Все вы, как девицу в постель уложить надобно, золотые горы словесами сыплете, а как в храм идти, разом десять причин находится… то он не князь, то волкодлак… нет уж, дорогой, раз обещался…

— Обещался — женюсь. Ева…

— Что?

— Ничего. — Высвободив ее руку, Лихо прикусил пальцы. — Ты и вправду не боишься?

— Того, что тебя титула лишат?

— И этого тоже…

— Этого — точно не боюсь. — Нужен Евдокии княжий титул, примерно как козе телескоп.

— А того, что я… вдруг они ошиблись? И крови хватит, чтобы обернуться…

…а вот этого он сам боялся.

— Лихо, скажи, если бы был хоть малый шанс на то, что ты волкодлаком станешь, тебя бы выпустили оттуда? — Она спрашивала, в глаза глядя.

Дрогнул.

Отвернулся и ответил:

— Нет.

— Дай угадаю, свои бы и прибили… а после прислали письмо, что, мол, погиб во славу короля и отечества?

— Да.

— Но ты живой и здесь.

— Живой и здесь, — повторил он, точно сам себе до конца не веря.

— И значит, не бывать тебе полноценным волкодлаком.

Поцеловала в холодную щеку.

— А если и так, — сдаваться этот упрямец не был намерен, — хватит и того, что скажут, если вдруг выплывет… рано или поздно, но выплывет… скандал случится…

— Напугал.

— Нас перестанут принимать в свете…

— Меня и до того не принимали.

— Ты упрямая.

— Я, между прочим, замуж в кои-то веки собралась, а ты мне тут чинишь препятствия. — Евдокия легла на живот, так сподручней было его разглядывать. — Волкодлак и… волкодлак… зато если с волчьей кровью, то однолюб… сам говорил…

— Когда?

— В поезде!

— Так мало ли что я там говорил! Переволновался, вот и нес всякое…

Улыбается. И улыбка — вполне себе человеческая, а что клыки слегка выглядывают, так это на луну.

— С чего это ты там переволновался?

— А не помнишь? Ты меня крендель украсть заставила!

— Я заставила?!

— Ты. — Лихо щелкнул по носу. — Прямо-таки потребовала… мол, не принесешь крендель, не будет разговора…

Врет, не так все было! Но возмутиться Евдокии не дали.

— Ева… значит, не передумаешь?

— А тебе хочется, чтобы я передумала?

— Нет, я… боюсь, что ты передумаешь.

— Не бойся. Не передумаю. Ты на мне женишься. И мы будем жить долго и счастливо… а если вдруг слухи пойдут, то и леший с ними. Уедем из Познаньска… в Краковель, у маменьки там дом… но мы лучше свой купим, где-нибудь за околицей, чтоб любопытных поменьше. С подвалом и цепью…