Дракон. Наследники Желтого императора - Игорь Алимов Страница 23

Россия, Санкт-Петербург, май 2009 года

Вечером кот Шпунтик опять повел себя неадекватно: снова бросался в пустой угол, рвал воздух когтями, ярился и орал ненормальным голосом, как и накануне в кухне. Только на сей раз это случилось в одной из комнат — там, где жила Коллекция. Громов с Чижиковым некоторое время молча наблюдали осатаневшего кота, а тот еще минуты три увлеченно бился с неведомым противником, и лишь потом, устало шипя, уселся на пол посреди комнаты и стал вылизываться. Победил?

— Слушай, брат… — задумчиво глядя на кота, прогудел встрепанный Громов: он уже лег спать и вопли кота разбудили его. — А он у тебя того… нормальный, а? Потому что если он что-то подобное выкинет в самолете, это ничего — в багажном отсеке все орут и воют. Но вот если на таможне… Китайцы могут не понять.

— Знаешь… — не менее задумчиво ответил Котя, — раньше подобного не случалось. Вот веришь, второй раз такое вижу. Всегда был удивительно спокойный и даже рассудительный кот… Может, у него сезонное обострение?

— Странно все это… — почесал бородку Дюша. — Ты его, брат, каким-нибудь кошачьим галоперидолом покорми на дорожку, что ли…

И Громов ушел спать. Завтра он улетал в Москву, а оттуда в Пекин, и возиться с котом, тем более что Шпунтик уже подуспокоился, даже на карниз не полез, Дюше было некогда.

Чижиков остался в комнате. Он взял Шпунтика на руки, посадил перед собой на стол и некоторое время беседовал, успокаивал и увещевал. Кот смотрел на хозяина круглыми глазами и молчал, но, едва тот закончил, тотчас спрыгнул на пол и с гордо поднятым хвостом проследовал на кухню, временами оглядываясь, идет ли Чижиков следом. Этот прием был не нов: Шпунтик возжелал питания. Питание должно поступать вовремя.

Накормив и погладив кота, Чижиков вернулся в кабинет, к треснувшему бюстику Мао Цзэ-дуна, сигарете и раздумьям. События последних дней развивались как-то слишком для него стремительно и даже бурно: внезапное предложение Громова поехать в Китай, удачная продажа сундучка, таинственная попытка взлома квартиры, визит человека по имени Сергей, его путаные речи, выкрутасы Шпунтика, наконец, странные звуки, которыми с недавнего времени ночами полнилась квартира, — все это приводило Чижикова в смятение. Он даже поймал себя на ощущении, что ему неуютно в старом и любимом доме.

Было о чем покурить и подумать. Или хотя бы попытаться выкинуть из головы все эти странности, поскольку отлет в Пекин был не за горами, а еще следовало поменять кучу рублей на кучку долларов и оформить кошачий паспорт.

В качестве средства для умиротворения и примирения с окружающим миром у Коти, помимо сигареты с чашкой кофе, в распоряжении был еще один действенный метод, приводивший его в чувство вернее и быстрее прочих. Это была знаменитая поэма Гомера «Илиада» — одна из любимейших книг покойного деда, сердечную склонность к которой Чижиков получил по наследству.

В домашней библиотеке было множество изданий «Илиады», по дед и внук отдавали предпочтение переводу Гнедича. Особняком стояло издание, прошедшее вместе с Виленом Ивановичем весь Китай. Потрепанный томик в простом переплете обладал в квартире на Моховой неприкосновенностью, особенно после смерти деда. Чижиков никогда его не трогал, не желая тревожить старые страницы. У него была своя, личная книга, которую он непременно брал с собой во все нечастые отлучки из дому — не обязательно для чтения, но чтобы была под рукой, рядом. В минуты меланхолии или жизненного нестроения Чижиков всегда обращался к ней.

«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным

Птицам окрестным и псам (совершался Зевсова воля),

С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою

Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный…»

Внутренняя мощь и гармония строк поэмы всегда успокаивали Котю. В отношениях между «Илиадой» и Чижиковым было нечто религиозное, книга дарила Коте умиротворение и утешение.

В кабинет неспешно вошел сытый Шпунтик, лениво вспрыгнул на диван и обустроился там, свернувшись уютным калачиком. Чижиков поглядел на него, а потом встал и пошел к книжным полкам. Бережно поводил по ним рукой, добрался до корешков «Илиады» и взялся за дедову книгу. Секунду подождал, привыкая — все же столько лет книга стояло непотревоженной! — а потом решительно снял томик с полки и присел с ним к столу.

Гипсовый Мао смотрел на Котю с легкой укоризной.

— Да-да, — рассеянно пообещал ему Чижиков, — завтра, я тебя склею завтра…

И открыл книгу наугад.

«Муж знаменитый! тебе ли, как робкому, страху вдаваться…»

Действительно.

Чижиков нежно погладил пожелтевшие страницы, провел пальцем по ветхому корешку. Где только ни побывал этот томик, чего только ни повидал!.. Гомер и Пекин. Гомер и «культурная революция». Гомер и Мао Цзэ-дун.

На форзаце в начале книги стояла витиеватая подпись деда, а выше его рукой было написано: «Из библиотеки главного инженера В. Чижикова». Форзац в конце книги был весь в пятнах и носил явные следы давней склейки, однако с тех пор угол плотной бумаги все равно отстал от картона обложки. Котя разгладил его, попытавшись вернуть на место — нет, не получается, тут нужен клей. Чижиков выдвинул ящик, достал тюбик и скальпель — поддеть край бумаги, чтобы было удобнее наложить клей, и вдруг увидел, что между бумагой и картоном что-то есть.

«Ныне меж вас да никто, на добычи бросаясь, не медлит!..»

Осторожно работая скальпелем, Котя отделил бумагу от картона, а потом пинцетом подцепил за край неожиданную находку и легко потянул на себя — на столешницу выпал четырехугольник из плотно сложенной тонкой рисовой бумаги.

Бережно развернув его, Чижиков обнаружил, что это три странички среднего формата, ветхие от старости и с обеих сторон исписанные знакомым дедовым почерком. Дед писал чернилами: кое-где они выцвели, местами листы были покрыты бурыми пятнами — видимо, от давно высохшей воды, все же книга много где и когда побывала. Удивительно, что этот тайник вообще сохранился.

Тайник! Опять тайник!

Чижиков всегда чувствовал, что у деда Вилена есть какие-то секреты, но никогда не относился к этому серьезно. Теперь кусочек дедовой жизни, неизвестный внуку, лежал перед ним на столе и взывал к прочтению. Вот только стоило ли это делать?