Запах Зла - Гленда Ларк Страница 23

Бабушка улыбнулась мне, и улыбка словно осветила ее лицо изнутри.

– Ты хорошо поступаешь, Кел. Мы печалимся вместе с тобой, но новое рождение принесет радость в этот дом.

Я улыбнулся ей в ответ: мне хорошо было известно, как огорчала ее невозможность молодым членам семьи завести детей из-за ее долголетия. Иногда случалось, что старики намеренно выходили под дождь ненастной ночью, надеясь простудиться и положить конец своей жизни, мешающей их любимым внукам продолжить род. Никто из нас не хотел, чтобы такое случилось с бабушкой.

Матушка сочувственно положила руку мне на плечо – этого было достаточно, чтобы я ощутил всю ее любовь и беспокойство обо мне, – потом повернулась к Блейз и Флейм.

– Пойдемте, ваша одежда промокла. Я одолжу вам сухие тагарды и покажу, где можно вымыться и переодеться. К тому времени, когда вы приведете себя в порядок, на столе будет еда.

Я кивнул ей, благодаря за гостеприимство, и тоже отправился мыться.

Окинув взглядом комнату, которую я когда-то делил с Джастрией, я попытался представить себе, какой она виделась бы чужаку. Само помещение было высечено в скале и располагалось на двух уровнях; все поверхности были покрыты многими слоями лака. Лак мы изготовляли из копыт и костей селверов; ежегодное нанесение его на все в доме на протяжении поколений сделало это медового цвета покрытие твердым, как сталь. Туннель, прорытый на поверхность, служил окном, в которое сквозь полупрозрачные пластины лака лился рассеянный свет. Постелью служил располагавшийся на высоте колена верхний уровень пола с кипой мягких шкур селверов и теплых шерстяных одеял. В углу на этом же возвышении хранились мои запасные тагарды, рубашки и белье. Это была простая комната, без всяких украшений, без шкафов, без стульев. Интересно, как ее нашли бы Блейз с Флейм, подумал я. Матушка разместила их в комнате моей двоюродной сестры, точно такой же.

Следом за мной в комнату вошел Джеймвин с тазом и полотенцем.

– Тебе придется помыться здесь: ванную заняли девоньки.

– Спасибо.

Брат заметил мою рассеянность и сказал:

– Ты думаешь о Джастрии.

Я размышлял о другом, но тут же вспомнил о Джастрии, как только он назвал ее имя. Я увидел ее умственным взором, привольно раскинувшуюся на постели, манящую. Мне еще раз представился запах ее женственности, ее страсти, вспомнилась ее манера откидывать волосы и играть завязками рубашки, чтобы соблазнить меня.

– Да, – сказал я, – некоторые ее черты будет трудно забыть.

– Я оценил твое решение больше не жениться. Только ты уверен, что это правильно, парень?

Он часто называл меня парнем, чтобы подразнить. Я, тридцатилетний, был старшим братом.

– Да. Жениться на другой женщине я не хочу.

– А может быть, стоит? Плоха была не женитьба как таковая, плоха была жена.

– Не осуждай мертвых, Джейми.

– Да ладно… Я не мертвую осуждаю, я правду говорю. Она была беспокойна и заставляла и тебя слишком часто проявлять эту черту. Тебе легче было бы найти свое место, будь у тебя другая жена – кто-нибудь вроде моей Тесс.

Мне с трудом удалось вовремя сдержать дрожь. Внешне Тесс была достаточно привлекательна, но обладала душой педанта, с воображением, как у клеща в шкуре селвера, и абсолютно без чувства юмора. Единственным, что заставляло ее улыбнуться, бывало вкусно приготовленное блюдо или хорошо сотканный тагард. Я поспешно скинул одежду и принялся мыться.

Джейми продолжал, не замечая моей реакции:

– Я люблю тебя всей душой, братец, но твои выходки часто меня беспокоят.

Я вытаращил на него глаза, забыв вытереться.

– Выходки? Какие выходки?

– Да брось, ты же знаешь, о чем я. Ты вроде дяди Гэрровина, вечно норовишь удрать с Небесной равнины. Да и когда ты здесь, вечно экспериментируешь с травами и настоями да книги читаешь, хоть и так давно стал лучшим врачом на Крыше Мекате. Это ненормально, парень.

– Ты, может быть, еще порадуешься моим новым знаниям, случись твоему младенчику заболеть.

Джейми пожал плечами и виновато улыбнулся.

– Это уж как пить дать – поэтому я тебя и не ругаю. Только я все равно тревожусь: я же вижу, что счастья тебе нет, парень. Ты все никак не приноровишься к положенной форме.

Приноравливаться к положенной форме! Сотворение, сколько же раз я слышал это выражение! «Ты должен соответствовать ожиданиям, Кел!», «Не нарушай порядок, Кел!», «Ты должен найти свое место, а ты не сможешь это сделать, если не будешь приноравливаться к положенной форме…»

– Я житель Небесной равнины, Джейми, – бросил я раздраженно. – Здесь мое место, и я с раннего детства ни разу не нарушил ни единого из правил тарна. – По крайней мере когда оставался на Небесной равнине…

– Конечно, конечно, – поспешно согласился Джейми. – Я ни в чем таком тебя не обвиняю, но для большинства из нас положенная форма – самое удобное местечко, чтобы жить. Так оно и должно быть, и меня печалит, что для тебя-то все иначе. – Потом Джейми все-таки заговорил о другом, видя, что есть темы, которых я не желаю касаться. – А девонька, которую ты привел с собой, та, что помоложе… Никогда не видел таких красоток. – Он восторженно закатил глаза.

Я постарался ответить в том же тоне:

– А еще женатый человек! Позор на твою голову! Ну-ка кинь мне полотенце.

Джейми кинул.

– Тесс выцарапала бы мне глаза, если бы узнала, – сказал он печально, – только если какая-нибудь женщина и могла бы меня соблазнить, то как раз эта девица. Не повезло ей с рукой. – Джейми хлопнул меня по плечу и вышел из комнаты.

Не успела плотная шерстяная занавесь, служившая дверью, опуститься, как тут же поднялась снова. На этот раз явилась матушка. Мгновение она неподвижно стояла в дверном проеме. Я знал, в чем дело: она впитывала все оттенки моего запаха. На Небесной равнине есть поговорка: «От материнского носа нигде не спрячешься». У того, кто первым это сказал, должно быть, была в точности такая же матушка, как у меня. Для меня подростка это всегда было наказанием: она точно знала, когда во мне просыпалось вожделение и к кому именно из сверстниц…

– У тебя более серьезные неприятности, чем ты говоришь, – решительно высказалась матушка.

Ах, эти матери…

– Может быть. – Я подошел и коснулся ее щеки, пытаясь приободрить, хотя, конечно, мой запах сообщил ей совсем о другом. Матушка многое могла бы сказать, но такое было не в ее привычках. Она просто позволила мне ощутить ее любовь, ее поддержку, ее тревогу. Она окружила меня запахами моего детства, напомнила о тепле и безопасности, на которые я всегда мог рассчитывать. Однако матушка не могла скрыть от меня того, что чувствовала: страха. Я чуял, как страх прячется за всеми ее мыслями, словно мышь, которая боится выбежать на середину комнаты.