Пленник гибнущего мира - Кирилл Смородин Страница 23

Он почти не чувствовал вонь дыши-зелья и смрад коридоров Степной Обители. Руки привыкли к топору. С пей-едой было хуже. Разумеется, Духов научился заглатывать и удерживать в желудке серую пресную дрянь. Но чувствовал, что она вредит. Андрея почти все время мучила тошнота, живот крутило от боли, а возвращаясь в келью после очередной Стёски, он первым делом зависал над нужником в «позе орла».

Дважды его вместе с другими Шкурниками отправляли в Купальню. Вдоль стен длинного темного зала, почти под потолком, тянулись узкие железные мостки. На них стояли Фроны со шлангами и поливали голых людей холодной, ржавой водой с тухлым запахом. После этого Андрей чувствовал себя еще грязнее.

Но больше всего мучений доставляли мысли. Духов не мог думать ни о чем, кроме дома. Он понятия не имел, как вернуться, – и от безысходности хотелось выть. Хорошо, что часть разума, которая наделила Андрея знаниями о Чаше Жизни, не дремала. И он понимал, что пропадет, если совершит хоть что-то безумное, хоть как-то выделится из бесцветного и покорного стада Шкурников. Тем более три Стёски назад перед глазами появился пример. Фабел.

Толстому Шкурнику становилось все хуже. Он все же послал свою Зеглу на торгашеский виток, и та купила снадобье. Разумеется, оно не помогло. Фабел исхудал и каждые пять минут сгибался от кашля. Понятное дело, что норму в таком состоянии он выполнять уже не мог. И перед очередной Стёской бородавчатый Фрон – насколько понял Андрей, он был главой погонщиков – отказался давать Фабелу дыши-зелье. «Скоро сдохнешь, – сказал лобастый уродец. – Так зачем попусту тратить ценное вещество? Работай, пока силы есть, но без дыши-зелья. Все равно оно тебе уже не поможет».

Фабел – он так и не нашел силы признать, что умирает от лающей болезни, – устроил истерику. Он обливался слезами, топал, размахивал руками, кричал, то и дело заходясь в приступах кашля. Тогда Фрон оживил Дымовика, и механический громила отвесил Шкурнику оплеуху. Удар был такой, что Фабел отлетел на несколько шагов. И остался лежать.

Андрею тогда почудилось, что Шкурник умер. Но нет: вскоре тот зашевелился, потом нашел силы встать и вместе с остальными отправился на Стёску.

Без дыши-зелья.

Поэтому Духов держал все в себе. Фроны беспощадны, Шкурникам главное – вернуться целыми и невредимыми в Степную Обитель, получить порцию жратвы и забиться в келью. Так что паренька, который с паникой в голосе утверждает, что явился из другого мира, а все вокруг – страшный сон, тут же посчитают свихнувшимся, вышвырнут из убогой комнатушки и определят к калекам и попрошайкам.

Но он не знал, сколько еще протянет. Временами внутри закипала надежда: «вот сейчас, вот прям через минуту, этот кошмар исчезнет, и я окажусь дома!» Минута истекала, и надежда вытеснялась отчаянием – невидимой, но вполне осязаемой и очень тяжелой глыбой. И Андрей начинал ненавидеть надежду, это проклятое чувство. Никчемную дразнилку для души. Пшик…

Когда он просыпался и раз за разом оказывался в грязной, неизменно погруженной в желтый полумрак келье, душа словно выворачивалась наизнанку. Андрей вспоминал, с каким нетерпением, с какой глупой уверенностью ждал первого Сновременья, и чудом сдерживал слезы обиды, непонимания и бессилия.

Еще Духов отчаянно пытался понять, что произошло. Почему он не возвращается? Почему стал пленником придуманного мира? Как прекратить весь этот кошмар?

Он не оставлял надежды, что Кагановский подаст какой-нибудь знак, который успокоит, подтвердит, что все вокруг – выдумка, рожденная гипнозом. А то временами возникали очень нехорошие и жуткие мысли. Будто нет никакого писателя Кагановского, его убогой квартирки, дома, в котором эта квартирка находится, улицы, на которой этот дом стоит, – и так далее. Просто молодой Шкурник, уставший от страданий и безысходности, создал мир, где все хорошо, и убедил себя, что вполне может туда попасть.

Впервые Андрей подумал об этом пять Стёсок назад. И тут же все внутри будто сковало льдом. Потом Духов разозлился, минут пять поносил себя последними словами за черные мысли. Но те продолжали преследовать его. Бередили душу, подтачивали веру в благополучный исход.

Вдобавок – начали мучить кошмары. Засыпая, Андрей то оказывался в синем светящемся тумане, а вокруг – сотни красных горящих глазок Гнильцов. То становился жертвой Изверга. Тварь нависала над ним, затем пронзала щупальцами, и Духов заходился в приступе кашля, глухого, похожего на лай. То умирал, исхлестанный плетями-огневухами.

Страшные сны приходили все чаще, и Андрей не сомневался, что и сейчас, заснув, увидит что-нибудь плохое. Но понимал, что спать необходимо. А потому – как мог, устроился на лежанке и закрыл глаза.