Ключи Коростеля. Ключ от Снега - Сергей Челяев Страница 23

Больше всего Патрика повергали в смятение животные. Первая, кого он здесь встретил, – молодая косуля, грациозно вышедшая из кустов полакомиться тонкими веточками ивняка – увидела двоих людей, доверчиво подошла к путникам. Но вдруг взглянула пристально в глаза Книгочею – именно Патрику, а не Шедуву! – и от страха даже подскочила на месте. А затем в панике бросилась обратно в лес, далеко выбрасывая в разные стороны, как несмышленый детеныш, тонкие тростины ног с маленькими изящными копытцами. Патрик опешил и только растерянно смотрел вслед испуганному животному, легкий топот которого уже стих в лесу, и вновь воцарилась мертвая тишина. Стоял и смотрел, пока Шедув не положил ему на плечо легкую ладонь.

– Она чует, друид, – тихо сказал отпущенник. – Лесная коза слышит, как в нас борются холод и тепло.

Книгочей молчал. Он не ощущал в себе этой внутренней борьбы жизни и смерти, но ему было страшно оттого, как постепенно мертвели его чувства. Наконец он разлепил сухие, дрожащие губы:

– Это как зимой… Когда озера покрываются снегом, в некоторых остаются полыньи для раненых и больных уток. Пока еще есть время между водой и льдом…

– У души всегда есть крылья, друид, – помолчав, ответил Шедув. Он взглянул в сереющее небо, словно надеясь что-нибудь увидеть среди острых росчерков летящих теней и быстро ползущих темных облаков. – В конце концов, это просто перелет. С правой на левую сторону бытия.

После этого Книгочей несколько часов молча шагал рядом с отпущенником, ничего не замечая вокруг. Он не заметил, как проходящая мимо древняя старуха в платке, из которого выглядывал лишь тусклый глаз да кончик крючковатого носа, которым природа почему-то всегда наделяет под старость недобрых женщин, замахнулась на него клюкой и с шипением отскочила лишь после того, как отпущенник сделал в ее сторону странный жест, и доверительный, и предостерегающий одновременно. Он не видел, как с высокого холма всего лишь в сотне локтей от них спустилась странная процессия людей в спущенных до пояса рубищах, неустанно хлещущих себя плетьми по спинам, и без того уже покрытым кровавыми рубцами и огромными черными язвами. Книгочей не слышал горько рыдающую веснушчатую девчонку лет двенадцати, прижимающую к груди нечто вроде тряпичной куклы из разноцветных лоскутков, которая брела, опустив голову, по дорожной пыли, громко стуча по камням огромными деревянными башмаками, потерявшими и форму, и цвет. Не видел он и высокого прихрамывающего мужчину с исцарапанным лицом и мокрыми черными волосами, с которых постоянно стекала вода; мужчина обнимал за плечи похожего на серого галчонка маленького мальчика в одной домотканой рубашонке, которую буйно облепили старые гниющие водоросли. Водоросли были повсюду и на одежде мужчины, но он не обращал на них внимания, крепко обнимая ребенка и улыбаясь ему с высоты своей силы и уверенности. И так они тихо шли вдвоем, обнявшись, ободряюще улыбаясь друг другу, безмолвные, потрясенные случившимся и вновь обретшие друг друга, шли к берегам другой реки, которая уже никогда не сможет их разлучить.

Все это видел Шедув, но он смотрел на проходящие мимо и остающиеся позади души и тени, как смотрит на людей дерево – видя, но не воспринимая внутренне, будучи заключенным в плен собственной сущности, собственной бренной оболочки, сколь бы истонченной она уже ни казалась. Он больше не разговаривал с друидом, понимая, что тому поначалу предстоит остановить разговор с самим собой. Это вечный диалог, который человек всегда творит внутри себя, зачастую помимо сознания, механически отмечая изменения внешнего мира и упорно лелея целостность своего мира внутреннего – того космоса, что медленно вращается в нас, сияя звездами достоинств и светя планетами слабостей, которые на самом деле горят лишь отраженным светом далеких звезд. Для этого друиду необходимо было впасть в оцепенение, в неподвижность мыслей, опуститься в прозрачное стекло льда безвременья, опочить в бурьяне травы забвения и, наконец, заснуть. Чтобы потом суметь проснуться во сне и сделать первый шаг к Себе, уже не обремененному чувствами, мыслями, плотью, ибо только после этого душа человеческая обретает подлинные чувства, мысли и силу духа, перед которой не устоит ни одна плоть. Такой Книгочей был нужен Шедуву уже очень скоро – берега Реки без Имени неуклонно приближались, и переправа должна была стать последним испытанием для отпущенника, который уже принял свое последнее, как ему думалось, решение. А если не удастся – превратить свое поражение в Мост, по которому пройти к нужному решению ценой всего, что останется у него в этот час.

«Они злобны и хитры», – думал Шедув, размеренно шагая по дорожной пыли мимо косогора, за которым уже садилось бесполезное здесь и какое-то издевательское в своих яркости и блеске солнце. «Я должен убить их главного, их бога и дьявола, стереть его с лица земли, все в нем превратить в ничто. Или, в конце концов, просто остановить его, иначе может так случиться, что его уже не сумеет остановить никто. А ведь он сам стремится в Смерть, ищет лазейки в этот мир, подбирает ключи, громко звенит ими у железной двери, у которой, как я всегда думал, нет обратного хода. Он словно сам идет сейчас ко мне в руки, и мне остается только легонько его подтолкнуть. Он ведь уже смотрит почти моими глазами. И он боится. Служит языческие обряды, разбрасывает трупы цветов в поле, на котором надеется меня поймать. Но я пока всегда ступаю только по белому полю, а он уже одной ногой – на черном. Это простое Правило цветов – один цвет, поглощая другой, меняется, но никогда – на противоположный. Значит, я все рассчитал верно. Если только у него есть хоть какой-нибудь цвет…»

Книгочей молчал, глядя прямо перед собой остановившимся взором, изредка спотыкаясь о придорожные камни и уже – о вылезающие тут и там из земли, как древесные кости, побелевшие корни исполинских деревьев. Они достигли границы Последнего леса, за которым, как говорил отпущенник, должны были начинаться холодные пески побережья Реки без Имени.

Если волею судеб ты однажды попадаешь в исключительную ситуацию, то и вести себя в ней следует исключительно, а именно – исключая все, что мешает воспринимать эту ситуацию как нормальную и обыденную. А исключительными обстоятельствами может быть все, что угодно: от гвоздя в сапоге, смертельно мешающего жить, до самой смерти, в условиях которой жить не то чтобы затруднительно – попросту невозможно. Но уж коли ты попал в самое страшное и тем не менее продолжаешь чувствовать окружающее и ощущать себя хотя бы внутренне, значит, еще не все потеряно, и тебе есть за что бороться. Ведь больше ничего, в общем-то, тебе и не остается, потому что ты только что утратил Все.

Так или примерно так думал друид Патрик Книгочей, когда они с отпущенником из страны мертвых, человеком с Востока по имени Шедув, Стоящий за спиной, вошли в Последний лес, который поляне и русины в погребальных песнях зовут Поминальными дубравами, айры и скотты – Рощами мертвых, а племена чуди – Миром костей. Чудины, похоже, ближе всех к истине, мрачно размышлял Книгочей, еще не видевший в жизни мест более мрачных и угрюмых. Ну, так то – в жизни, тут же поправил себя рассудительный друид, а в Посмертии, возможно, еще столько придется повидать, что и самой жизни не хватит. Внутренне усмехнувшись невольной шутке, Патрик поднял голову от тропинки, которую то и дело пересекали все те же бесконечные корни, что и час назад, и два, и три; но теперь они поразительно напоминали друиду самые настоящие кости древних исполинских существ, высохшие и побелевшие. Теперь эти кости, похоже, норовили во что бы то ни стало выбраться из земли и вот только что на мгновение застыли на поверхности, отдыхая перед последним рывком из могучих и цепких объятий земли. В тот же миг Книгочей едва не налетел на отпущенника. Шедув стоял на тропинке, как-то по-женски сдвинув ноги; носки его странных остроносых туфель слабо шевелились, словно восточный человек сейчас осторожно нащупывал почву под ногами кончиками пальцев.