Инка - Улья Нова Страница 23

Рассекая проспекты мегаполиса, Инка заколола челку назад, чтобы частокол волос не мешал ей наблюдать. Уютно нахохлившись, она притаилась у окна, искоса изучая горсточку пассажиров, скудное население трамвая в ленивые утренние часы. Они сидели без движений, у одних глаза были плотно закрыты, другие катали остекленевшие зрачки по строчкам карманных книжек. В самом хвосте трамвая ехала бобристая дама, она то ли чувствовала на коже жжение чужого взгляда, то ли еще что-то заподозрила и беспокойно осматривалась. Подтянутая была с виду эта дама, закрашенная, завернутая в кашемир дорогого пальто, отбивалась от любопытных взглядов бликами фальшивых камней в кольцах, всем своим обликом огрызающаяся и усталая. Можно было только гадать, что она хранит, какие волшебства, наверное, десяток рецептов запеканок и котлет и пару нечаянных внебрачных поцелуев.

Неподалеку от Инки покачивался в такт взбрыкам трамвая гражданин с лицом из серого камня, на котором зашифровано, что его обладатель заглатывает жизнь без специй, как остывшую тыквенную кашу. Какие ему волшебства – в кармане плащика контуры бутыли, горлышко торчит, словно высунулось, задыхаясь в тесноте кармана. На остановке к скудной и бескровной в магическом смысле компании присоединилась старушка, она бодро штурмовала ступеньки и упала возле Инки. Инка прищурилась, покосилась на ветхие тапки-лодочки, в глазах зарябило от роя мелких цветочков на юбке, воздух насытился теплым молоком и запахом седины из платочка. Инка поняла наконец, поиски увенчались успехом, она занервничала, как будто с ней рядом оказалась маленькая шкатулка, в которой заключены несколько премудростей милой домашней магии. Инка прочувствовала: старушка живет в страхе, отражая набеги сына, готового в любую минуту продать ее квартирку семейке очередных путешественников-авантюристов или местным коллекционерам жилплощади. Но старушка борется, для этого веник лука торчит из ее сумки, а у вязаной кофточки – пуговки из жемчуга, для этого и бусики из тигрового камня, и серьги с красными кровинками граната, часики «Чайка», брошка с камешком из немецкой крепости. Старушка знает: все это бережет ее и помогает бороться с экспансией быкадоров-риэлторов, дальних родственников, обладающих крепким аппетитом к жилью, пронырливых страховых компаний и еще какого-то болтливого агента. И живет себе старушка тихо, медленно и осторожно, хранимая зыбким дыханием прошлого.

«Вот и не верь после этого в существование магии повседневного использования», – думала Инка. И действительно, кто знает, что произойдет, если съесть доллар, кто-нибудь проверил, что тогда случится? А если съешь последний доллар? А если поужинать десяткой отечественных тугриков?

К концу городской кругосветки Инке встретилось Солнце. Оно появилось среди тенистых улиц, что впадали в спячку, предчувствуя скорую осень. Солнце наметилось случайно, блеснуло лапкой из-за башенок и крыш, протиснуло сквозь щель между домами кончик косицы и встретило Инку щедрыми мягкими объятиями. Оно вернуло камням и асфальту сияние мелких бриллиантов, а орнаменту кленовых листьев – сочные, яркие краски. Оно обновило пальто старушек и курточки детей на улицах, оно согрело стекло трамвая. И так оно играло золотом, переливалось множеством косиц-лучиков, спешило отдать все без остатка, щедро делилось, являло, укутывало в шелковистую шерсть, что Инке захотелось стать хоть немного похожей на него – светить и лучиться. Так, завершая третью за день кругосветку по городу, Инка, кажется, обрела национальность души.

Уаскаро исчез, но Инка продолжала практику самообнаружения. Кто знает, может быть, от ее рвения, от каждого ее жеста зависел далекий, еще не ясный ей самой исход. Усложняя задачу, она появлялась в самых людных, шумных, бурных местах Океана Людского с тайной надеждой нечаянно встретить Уаскаро и выяснить, на что он обиделся, да и просто перекинуться с ним парой слов. В городе народа много, и вот с прохладным душевным бризом обнаруживаешь, что людей, годных для обмена парой слов, не хватает. С тайной надеждой встретить Уаскаро, Инка бодро, смело выбегала из метро и оказывалась один на один с шквалом и шумом центральных улиц. Она отчаянно ныряла в Океан Людской и энергично продвигалась среди гуляния-блуждания толп. Ни минуты не расслабляясь, не отвлекаясь на мелочи и плакаты, не позволяя ярким вывескам и светящимся барам заманить и увести себя, она выискивала над головами и среди фигур ту, которая была Единственной во всем городе, во всем мире. Но попадались не те, случайные люди с прическами из сорока с лишних косиц, мужчины в бежевых пальто, латиносы со смуглой кожей и приятным акцентом, парни с цепкими выразительными глазами, словно Уаскаро рассыпался на множество мелких штришков, а в давке их расхватали запасливые прохожие. Инка так серьезно, так прилежно просеивала людские потоки, ловилась на эту игру, из которой уже не выбежишь легко и просто. От безрезультатности поисков, от отчаяния, посреди шума, мелькания рук-ног, материй, в изобилии оттенков красок для волос Инку начинало штормить.

Она осматривалась: вокруг нее полировали асфальт мужчины, дикие, готовые заполучить и поиметь все, что плохо лежит, дышит и движется. Казалось, они кипят адреналином, а их тела – сосуды, созданные под андроген Их стероидные гормоны зашкаливают, желваки мечутся, как необъезженные мустанги, глаза ищут, где бы добыть тугриков, как бы полегче поживиться долларами, ноздри раздуваются, вынюхивают, не удастся ли урвать дармовщинку, отведать мяса и намыть золота. Женщины плавают здесь же, пестрые, укутанные в разноцветные материи, ступают мягко, ножки в обуви из кожи, замши и нубука ставят аккуратно, твердо, туда, где посуше и поприятнее. Женщины умело несут на головах косицы, кудри и хвосты, перышки, золотые серьги, а во рту – золотые зубы, украшенные жемчужной керамикой. С видом настороженных охотниц или завидной дичи хладнокровно перемещают они в пространстве разнообразные наборы ляжек, все это колышется и сочится, свежее, надушенное, мытое, на любой вкус, на любой размер. В толпе Инка особенно остро ощущает отсутствие на запястье ведущей, тянущей куда-то руки Уаскаро. Людей-то вокруг пруд пруди, неволшебных, сиюминутных людей, они составляют кто флору, кто фауну диковатой природы мегаполиса. Только вот указатель исчез, потерялся, и где его теперь искать – неизвестно.

«Уаскаро, Уаскаро, зачем ты оставил меня, я знаю, ты не уехал, ты где-то рядом, ты рассеян по городу, а я снова одна, я теперь навсегда – роза ветров, роза ураганов.

Как оно, оказывается, жутко, как тягостно, когда никто не ведет, не направляет, тем более если слабеешь в соленом Людском Океане. Но Инка не шла ко дну. Самообнаружение стало для нее способом жить и дышать в этом мире, спасительной щепкой, что задумчиво колышется на глади людских волн, не тонет и за нее можно ухватиться. Инка остановилась, заупрямилась, а всякие удручающие сограждане вдруг начали обретать прозрачность для ее глаз. Она отделилась от себя, запуганной и трусливой. Встряхнулась и разыскала ту дикую, необузданную Инку, которая рвала фотографии и плела амулеты. И обретя эту единственную и высшую Инку, она отправилась дальше, напролом сквозь толщи снующих тел, пододвигая кого надо, без настроения, не высказываясь. Пару минут спустя она рассекала волны людские, гордо держа голову, и взором кондора осматривала просторы.

Теперь, когда Инка загорелась найти, нечаянно встретить Уаскаро в городе, она пыталась понять премудрость заклинания встречи, но ничего не выходило, мысль в ступоре морской свинки больно врезалась в каменную стену, которая и пуле не по зубам. А разве может сонная мысль тягаться с пулей? «Уаскаро, Уаскаро, ты объяснял, как случаются встречи, а я все прослушала, я гладила взглядом твои плечи и ласкала мечтой твои руки». Загадки нечаянных встреч оставались ношей Инкиной души. А прояснить нужно скорее, ведь Уаскаро исчез, а его слова и крупицы премудрости обрастали мхами забвения, настоящее заволакивало Инкину память.