Столица для поводыря - Андрей Дай Страница 23

Штиглиц кончиками пальцев взбил белоснежные бакенбарды и самодовольно добавил:

– И о визировании бумаг государем не беспокойтесь.

– Вы уже выбрали подрядчика? – подхватил Гинцбург. – Могу порекомендовать нескольких добропорядочных господ.

– Наш Герман Густавович и сам справляется, – улыбаясь и в то же время недовольно покачивая головой, пожаловался Асташев. – Я для его заводов с господином Обуховым сговариваюсь, а он уже генерала Чайковского в директоры назначил.

– Что за Обухов?

– Так Павел Матвеевич Обухов. Он прежде горным начальником златоустовских заводов был в чине генерал-майора. Потом на Неве завод основал, чтобы пушки для флота лить. А теперь-то в Морском ведомстве за долги. И на заводе его управляющим капитан-лейтенант Колокольцев поставлен, а по технической части – полковник Мусселиус. Компаньон обуховский, господин Путилов, от дел вовсе отошел. Так и Павел Матвеевич в сторону стал поглядывать…

– Кхе-кхе-кхе, – закашлял-засмеялся Гинцбург. – Отошел, говорите? Николай Иванович был недавно у меня… О кредите спрашивал. Казенный чугунолитейный завод, что в Северной гавани, хочет купить. Что ему ваш горный инженер…

– Кинул, – кивнул я сам себе. – Однозначно кинул.

– Что вы сказали? – заинтересовался сидящий ближе всех Штиглиц.

– Обманул, говорю, – «перевел» я.

– Ну отчего же обманул? Все по совести. Каждый желает получить то, к чему стремится. Инженер Обухов все силы на литье пушек тратит, а Путилову богатства хочется. Как же им вместе-то на казенном кошту быть?

– И что, Иван Дмитриевич? Господин Обухов проявил желание поехать в Томск железо плавить?

– Не слишком, – признался Асташев. – Но обещался подумать…

– Только не нужно ему мешать, – пригладив бороду, самодовольно заметил Гинцбург. – Путилов сообщал, будто Обухов – превосходнейший знаток. И чуть ли не одержим мыслью устроить завод наилучшим образом. Такие господа деньги только тратить умеют. А вот Николай Иванович совсем иначе устроен. Теперь я, пожалуй, дам ему средства на покупку.

– Итак, господа, – глянув на массивный брегет, Штиглиц дал понять, что пора заканчивать заседание, – надеюсь, мы пришли к соглашению. Бумаги у государя и не должны встретить препятствий. Капиталы готовы. Господина Рейтерна касательно выпуска облигаций я посещу в ближайшее время. Что же до управляющего нашей сибирской дорогой, так Герман Густавович не откажет взять на себя труд по отысканию стоящего человека. Мы же, в свою очередь, станем ему помогать…

Моего мнения никто не спрашивал. Я чувствовал себя бумажным корабликом, попавшим в бурный весенний ручей. И мне это совсем не нравилось. Привык уже думать, что Томская железная дорога – моя. Полностью. От идеи до воплощения. От черты на карте до первого гудка паровоза. Столкнувшись с необходимостью участия в предприятии абсолютно беспринципных, готовых продать кому угодно что угодно финансовых акул, испытывал какое-то разочарование. И еще едва сдержал себя от порыва пойти вымыть руки после их рукопожатий…

– Вы уже решили, Герман, на сколько акций дороги станете сами подписываться? – дождавшись, когда все, кроме них с сыном, откланяются и уйдут, поинтересовался старший Асташев.

– Конечно, – улыбнулся я, допив прежде кружку пива. – На миллион. Как барон говорил: подписаться – не значит немедленно выложить деньги?

– Это хитрый еврей сказал, – уточнил Вениамин и засмеялся. – И мне это тоже по нраву. Так ведь, отец?

– Ну ежели так, да еще и не сразу, и мы на миллион, – закивал Иван Дмитриевич. – Еще и наш покровитель…

– Николай Николаевич, – вставил ротмистр.

– Великий князь Николай Николаевич изволили на сию же сумму интерес проявить.

И снова моя догадка подтвердилась. Так и знал, что их предприятия крышует кто-то из родни императора.

– Михаил Константинович Сидоров был у меня вчера, – зачем-то понизив голос, таинственно выговорил Асташев. – Хвалился, будто бы вы с ним на доклады в Вольном обществе записаны.

– Точно так. Двадцать девятого числа в Николаевском зале городской думы.

– Эти… банкиры, должно быть, о том не ведают?

– Особо я их в известность не ставил.

– Вот и ладно, – обрадовался старый седой лис. – Вот и славно! О прожекте вашем через этот доклад, поди-кась, все Отечество узнает?

– Я на это надеюсь. Да к чему вы это, Иван Дмитриевич?

– А к тому, Герман Густавович, что вот и Сидоров очень рекомендовал подписку на акции публично устроить. Он уже и письма разослал. И Григорию Петровичу Елисееву, и Василию Александровичу Кокореву… Помните, мы на его подворье в Первопрестольной останавливались? И Петру Ионовичу Губонину. Это тоже не последний человек, и к чугунным дорогам интерес имеет. Они и сейчас у Мельникова прожект на горнозаводскую дорогу держат. Все к государю дорогу не найдут…

– Ого!

– Этим-то господам, чтобы нехристям вороватым нос утереть, и по мильону поди жалко не будет. – Кавалерист, успевший расстегнуть шитый камзол и допить обе заказанные в самом начале кружки, чувствовал себя вольготно.

– Оно, может, и жалко, – подмигнул отец ротмистра. – Так и подписка на акции – это не нож к горлу.

– Я, вы, Сидоров… – Я загибал пальцы, опасаясь ошибиться. Забавно было считать таким образом миллионы в драгоценном металле. – Елисеев, Кокорев и Губонин. Всего шесть. Против их… – Махнул головой за плечо.

– Против их двух, – поддакнул золотопромышленник. – А ежели вы упрямиться не станете да к князю Константину на поклон пойдете, так и с Михаилом Христофоровичем стакнуться несложно станет. Да и с государем…

– А Штиглиц с Гинцбургом останутся не у дел, – согласился я. – И прав у них будет не больше, чем у прочих. Прекрасно!

– Барыши свои они все одно получат. Однако же не со всего капитала, а с малой части. Оно, конечно, вроде и не мое дело, Герман Густавович, только не по-людски как-то – в государеву казну руки-то совать. Поделом им…

– Можно подумать, великие князья… – начал я и был тут же прерван ставшим вдруг жестким, как отцовский ремень, Асташевым:

– А не нужно! Не думайте, Герман Густавович. Не наше это. Они внутри семьи всегда сговорятся, а мы от дум сих скорбных волосья с головы теряем.

– Möchten Ihre Geste noch was? [10]– не глядя на Асташевых, спросил у меня подошедший половой.

– Nein, danke, – ответил, опередив меня, ротмистр. – Мы уже уходим… Putain allemand! [11]