Ксерокопия Египта - Денис Лукьянов Страница 23

Втройне странным оказалось то, что чья-то рука легла на плечо Психовскому.

— А, Рахат, все же, тоннели не такие глубокие?

Профессор развернулся, но вместо тараканьих усищ турагента, медицинской маски и фески увидел замотанное бинтами лицо.

И, конечно же, заорал — но не истерически, скорее от неожиданности, чем от испуга. Крик Психовского совмещал пушечные залпы и удары Царь-колокола, разнося по округе настоящую средневековую тревогу.

Грецион автоматически развернулся обратно — там виднелось еще одно забинтованное лицо, но только более вытянутое и худое.

Да, уж точно, разделяться — плохая примета.

Но Грецион Психовский был крепким орешком — постоянная работа со студентами рано или поздно заставляет организм привыкнуть к экстремальным ситуациям, в результате чего любой профессор превращается в постоянно сжатую пружину, готовую рвануть в любой момент. Закалка получше, чем при обливании холодный водой.

Организм Грециона понял, что пора этой пружине сработать — и Профессор рванул вперед, снеся худощавую фигуру и скрывшись где-то в коридоре.

Относительно упитанная и низенькая мумия подошла к дыре в полу, оставленной Рахатом, и внимательно изучила повреждение.

Другая мумия — высокая и тощая, как шест для определенного вида танцев — подошла к полненькой.

— И чего это он так рванул?

— Может, потому что мы даже не оделись? Ну, погорячились.

— Если ты не забыл, мы забинтованы. И пролежали так черт знает сколько.

— Ну, значит надо разбиноваться.

— Нет, и чего он все-таки так рванул? Мы же даже сказать ничего не успели.

— Может, они через столько лет просто не привыкли видеть мумий? Вот и перепугались.

— А сколько лет?

— Да не знаю, не знаю…

— Давай-ка сначала оденемся, — протянула худощавая мумия, внимательно вглядываясь во мрак. Где-то под бинтами сверкнула хитрая улыбка, которую даже трикстер Локи посчитал бы чересчур хитрой. — А то как-то неудобно. Непрофессионально, что ли.

Сухой и слегка соломенный свет от древних ламп смешивался с вязким медово-лунным, и вместе они сливались в одно неощутимое варево, играя совершенно новыми оттенками, которые не увидишь в повседневной жизни. Получался такой световой сбитень — такой наверняка любил потягивать солнечный бог, получая столько же удовольствия, сколько кот от случайно вылизанной валерьянки.

Психовский, еще недавно разрывавший потоки этого светового шедевра, сбавил скорость. Все-таки, что-что, а вот старость — штука страшная, даже если в душе вы все еще хипстер, разъезжающий на поломанном жигулике (комбинация просто сумасшедшая, но в этом — весь Грецион Психовский).

Коридор уже практически кончился, вновь расширившись до размеров залы — и профессор, понадеявшись, что оторвался, рухнул на пол, чтобы отдышаться.

В голове крутились две мысли: «живые мумии — ну надо же! В следующий раз может и не стоит бежать» и «похоже, это все чертовы грибки. Зря снял маску…». Сейчас сознание профессора напоминало стрелку весов, которая неуверенно металась между двумя вариантами, зависнув где-то посередине и нервно дергаясь.

Грецион даже и не понимал, чего это он так рванул. Тут сработал инстинкт самосохранения, помноженный на кучу фантастического кино и литературы — ну, такого, где мумия либо сжирает вас, либо замуровывает в свой саркофаг, либо подвешивает к вентилятору и включает его… Культура вообще врезается в биологический код ужасной язвой — а если она связана со всякой ересью наподобие болтающих мумий, то это уже неизлечимый гастрит генетики.

Когда дыхание восстановилось, профессор встал и осмотрелся.

А потом глаза его полезли одновременно и на лоб, и на подбородок, превратив Психовского в игрушку-пучеглазика.

В глубине зала лежал саркофаг. Открытый саркофаг.

Профессор, затаив дыхание, приблизился к этому древнему гробу и тут же принялся внимательно осматривать сдвинутую крышку.

Никакого золота, словно на зло любым расхитителям гробниц, не было — зато вся поверхность крышки оказалось покрытой изображениями того же характера, что и остальная гробница. Это были божества, изображенные в лежащем положении — только на крышке к ансамблю символики добавились еще и бинты, которыми люди в белых одеждах опутывали божеств.

— Так, это похоже на начало анекдота, — обратился Психовский сам к себе. — В татуированной-татуированной гробнице стоял татуированный-татуированный саркофаг.

Бестактно выкинутые профессором жезлы мариновались в смеси из двух разных светов, поигрывая металлическими искрами, которые заставляли фигурки животных постоянно менять оттенок в приглушенном радужном сиянии.

Но весь этот театр цветов закончился, как только пухлая рука подняла жезл.

Хой поднял металлическую палочку вверх, покрутил ее, а потом потер запястье руки, на котором красовались следы от бинтов.

Хотеп стоял неподалеку, надевая золотые браслеты и кольца.

Два жреца словно сошли со страниц Чеховской прозы — этакие толстый и тонкий, практически точь-в-точь, только в белых ритуальных одеждах и все еще немного бледные. Загорать в бинтах и под песком, увы, невозможно. В общем, если бы был у древних египтян был свой мастер короткого рассказа с юморком, то эти двое точно стали бы прототипами литературных героев.

Ну, чтобы разобраться окончательно — высоким и худым был Хотеп, а Хой — толстым и низеньким. Оба с ехидным выражением лица, которое теперь было различимо. Бинты больше не мешали.

— Как же приятно, что мы так хорошо сохранились, — Хой замахал жезлом, как волшебной палочкой, и суставы тут же захрустели. — Только кожа уже не та… сухая, бледная и какая-то дрянная.

— Хорошо, что так. Хотя бы не иссохли, — отозвался Хотеп, лениво крутящий в руках свой жезл.

— Да, надо отдать Архимедону и Эфе должное. Хотя бы за это.

— Да. Хотя бы за это….

— Кстати говоря, — Хой оправил свою робу, — где нам теперь искать этого… эээ… ну, гостя?

— С учетом того, что это либо он, либо тот второй раскидали все здесь, — Хотеп решил размять спину и тут же пожалел об этом, — думаю, ему станет весьма интересно в нашей… кхм, усыпальнице. Он как раз побежал в ту сторону.

— Всегда поражался твоей логике. Как солнечные часы!

— Лучше, Хой — как песочные. К тому же, мы с тобой жрецы особой касты… — последние слова вылетели из уст Хотепа, как выпавший зуб, и упали в пространство чугунной наковальней.

— Ну, это лишь с недавних пор.

— О, боюсь, теперь уже с давних. Теперь уже.

Психовский никогда не увлекался фотографией — как-то его это хобби не манило. Но Грецион много путешествовал, а любой здоровый турист всегда привозит столько фотографий, что ими можно забить чемодан до отвала и потом доплачивать за перевес. Даже если с собой у этого туриста только телефон — и все.