Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина Страница 23

Трясло до судорог. Я выла и сипела от осевшего голоса, не понимая, почему он меня все время отталкивает, когда я хочу со всей силы к нему прижаться. Отцеплял мои руки, отстранялся, быстро расстегивал пуговицы и даже грубо лапал. Зачем так жестко обращался с одеждой и трогал меня за ноги, за живот и шею? Одернуло страхом, как от насильника, но и отрезвило на этот миг:

— Я не ранена…

Догадалась. Выдавила из себя слова, вклинившись между глубокими всхлипами, и Юрген прекратил. Позволил себя обнять, и поднялся вместе со мной, повисшей сырым мешком на плечах. Развернулся от порога, закрыл дверь.

Безостановочно — в тряске, скулеже, плаче — я не сдерживала никаких эмоций. Была самой послушной и самой безвольной, позволяя себя и раздеть, и одеть в сухое. Зубы клацали по ободку кружки так, словно я ее грызла, но Юрген крепко удерживал ее у губ и заставил пить горячее. Сначала воду, потом красное вино. Алкоголь на голод ударил в голову быстро, на первый момент затошнило, но уже после стала утихать нервная лихорадка. Голос пропал совсем. Лицо горело, глаза не открывались, и слезы стали немыми. Растекались по сырым щекам, куда придется.

Самое главное, то, что было важнее физического тепла и успокоительного, Юрген сделал потом. Унес к постели, накрыл одеялом, лег рядом, крепко обняв. Я дышала ему в шею винными парами, хлюпая носом и икая, и чувствовала, как он гладит меня по лопаткам, спине и целует в макушку. Прижимается щекой к влажным волосам. Заботливо, тихо и ни слова не говоря. Я думала, что тоже его обнимаю, но только через несколько минут поняла, что обхватила его рукой с силой, а не нежностью. И пальцы зажали ткань футболки. Вся в него впечаталась, всем телом прижалась. Юрген — мое спасение.

Он убрал руку со спины и ласково тронул щеку и висок, шевельнув плечом на котором тяжело лежала моя голова. Опять поцеловал волосы, не брезгуя тем, что я грязная, и пропахла дождем и пылью.

— Я тебя люблю, Ирис.

Ответить я ничего не могла. Только ладонь внезапно расслабилась и я выпустила из пальцев его одежду.

Юрген был рядом. Я просыпалась среди ночи, в утренних сумерках, в какие-то часы днем, когда за окном ненадолго выглянуло солнце, а потом опять пошел дождь. И все время он был рядом — не уходил никуда. Едва я шевелилась, открывала глаза, как чувствовала его прикосновения — ладони на лбу, поглаживание щеки или плеча, короткое и легкое объятие. Когда не был в постели, я знала, что он в квартире, что-то делает, ходит, сидит с анимофоном в кресле, но все рано рядом. В шаге, в двух, — и едва я просыпалась, оказывался так близко, чтобы я могла его обнять. И я обнимала. И засыпала снова через секунды.

Нормальное сознание вернулось к вечеру. Кажется, прошли сутки, — я видела в окно почти сиреневые облака позднего заката.

— Ты как?

Юрген спросил шепотом, придержав под руки, когда я собралась встать, но осталась лежать.

— Голова кружится.

— Тебе поесть надо. Еще спать или встанешь?

— Встану.

Сонливость, слабость и будто бы остатки опьянения в голове, хотя вино давно выветрилось, — не мешали ясно вспомнить его слова. Он меня любит. Он это сказал по-настоящему, а не в утешение. Он даже сейчас, распаковав меня из одеяла и поставив на ноги, не удержался — и поцеловал. Без отвращения к моему состоянию и виду.

За что? Почему вдруг? Прямо со вчерашнего дня?

— Держишься? Я попить сделаю и достану поесть.

Я кивнула, отлипла от него и пошла к ванной — привести себя в порядок. Качало, как в море на палубе, но вода взбодрила. Только умылась, не рискнув залезть под душ, — потеряю равновесие, попаду в еще худшее положение. Оглядела себя, на сколько смогла, в зеркало.

Лохматая, словно ведьма, и бледная, в пятнах, с красными глазами. Оглядевшись так — увидела, что на мне висит широкая футболка Юргена, почти сползли с бедер его же летние тонкие штаны, а на ноге один носок. Второй потеряла. Холодного пола не чувствовала, потому что длинные для моих ног брючины сползли до пальцев. Я на них наступала. Одиночный носок, тоже большеватый, собрался гармошкой и готов был сбежать, как и утерянный.

Куда делось мое здешнее платье?

Самое странное чувство — внутренняя боль никуда не ушла. Потеря, вина и горечь остались со мной, только без удушья, без накопившегося внутри воспаления. Жгло чисто, открытой раной. То, что случилось вчера…

Теперь я вся окружена другим человеком — его дом, его постель, его еда и одежда. Его забота. Даже этот нелепый черный носок на одной ноге — и тот внезапно подарил ощущение… я наступила в обычное, простое, примитивное до бытовых мелочей, но такое реальное — будущее.

— Я написал, что ты заболела и температуришь. В общие чаты и, прости, в личный анимо тоже залез. Сообщений было много, тебя Роберт Тамм потерял, звонил, пришлось мне ответить.

— Твои планы тоже порушила?

— Я поменялся сменой, а все, что с вызовами, знаешь, — дома не трогают.

— Юрка, ты мне правду сказал?

Он сразу понял про что я. Развернулся от кухонной стойки ко мне и кивнул. Смотрел в глаза прямо, но беспокойство я прочла по внезапным красным пятнам на бледных скулах. Они выступили резко и выдали его.

— Так сразу?

— Не сразу. Давно.

— Объясни.

Он какое-то время молчал, потом решился и немного севшим голосом произнес:

— Когда увидел тебя впервые, я сразу влюбился. А когда пообщались, — совсем пропал. Понял, что только тебя люблю и всю жизнь любить буду. Ты с другим была, неизвестным парнем из обычных, непосвященных в наши дела, и я ни шага к тебе не решился сделать. Остался в едва знакомых… но я следил за твоей жизнью. Не мог не спрашивать через пограничников, не выглядывать тебя на собраниях или хоть мельком на волонтерских мероприятиях. Ты замуж вышла, совсем исчезла. Думал, что смогу забыть.

Мы стояли друг напротив друга, и я уже физически могла чувствовать, как он не находит себе места. Пальцы, плечи, дыхание, — его признание стало волновать и меня. Но я хотела знать эту правду, и не сводила с его лица взгляда.

— О несчастье в больнице узнал потому, что дома мать сокрушалась: упустила в сотрудниках пьющего и… А когда я имя услышал… что это с тобой…

Он замолчал, зажмурился, губы поджал, давая себе передышку, а я сделала маленький шаг, встав ближе. Его искренняя боль за мою беду, заставила сердце вздрогнуть и зачастить. Если бы я тогда только знала, что есть на свете человек, способный так посочувствовать, я бы… не знаю. Но, может быть, было не так черно в те дни.

— Узнал про смерть родителей, что осталась совсем одна и даже без дома… я не мог помочь тебе напрямую. Это я попросил мать забрать тебя к себе и присмотреть в первое время, не оставлять, поддержать, вытащить… Она врач, она женщина, ты бы могла ей довериться. Отца на время пожить к себе перевез, чтобы лишних людей в квартире не было. Ирис… я даже подойти к тебе не смел. Зарекся, что пока год не пройдет… если бы не сбои, не пропажи одиночек… я не хотел себя выдавать. И к себе везти не собирался, как с ума сошел, само вырвалось — и желание поцеловать тебя и просьба.