Я Кирпич - О'Санчес Страница 22

– Ну!.. Кто там, чего ломитесь!?

Тишина в ответ, и скрежет смолк. Очередная жуть, продолжившаяся теперь уже на Васильевском, конечно же, напугала и удивила меня, однако – если можно так сказать – привычно удивила и напугала, словно бы мое сознание, поверив в собственную шизофрению, расщепилось на два автономных подраздела: один заставил меня пытливо посмотреть в дверной глазок, перед тем как выкрикивать вопросы в пустоту за дверью (прижал на мгновение лицо к глазку и тут же отдернул!), а другой – уныло констатировал: да, скрежет есть, за дверью пусто. Хотя… нет: там, внизу, на самом краю обзора, вроде бы какое-то пятно… которое темнее фона… Хоть бы лампочку на лестничной клетке вкрутили помощнее… Но здесь не ТСЖ и не управляющие компании, здесь пока районные коммунальные службы рулят…

После короткой заминки скрежет вдруг продолжился, но не от замочной скважины, как я сначала подумал, а намного ниже, на уровне пола, как раз оттуда, где мне почудилось темное пятно…

– Если ты… Эй, слышишь?.. Если ты… ну… та самая крыса с Серебристого, то лучше свали прочь, затопчу н-на хрен!

Молчание за дверью продолжилось, но скрежеты прекратились.

Когда в руке нож, когда ты нашел в себе наглость или мужество пойти угрозе навстречу, в данном случае – голос подать, пусть даже из-за двери, то и силы откуда-то берутся: руки потные, поджилки вибрируют, грудь аж сотрясается под ударами сердца, но ты готов воевать, сражаться, держать оборону и нападать – знать бы на кого!.. Плохо только, что «безумство храбрых» само боится ожидания и неизвестности: за дверью тишина, за дверным глазком пустота… и вся решимость красиво умереть в кровавой сече с ночными пришельцами потихонечку выпаривается из меня. Я несколько мгновений как бы колеблюсь – выскочить, или не выскочить наружу, на этажную площадку – но в более глубинных помыслах отдаю себе нелицеприятный отчет по поводу личного героизма: фига с два я кому открою! Пролезут – буду махать ножом, а не пролезут… и ладно бы тогда, я не против. Стою, вплотную к двери, дышу, подавляя мелкие стоны, а сам чувствую, что по ногам, особенно по правой ступне, словно бы мурашки онемения поползли, словно бы кровь там застоялась… или уходит… В тот жуткий час были на мне кеды-конверсы, ибо я еще накануне твердо решил не разуваться на ночь глядя… Короче говоря, я пыром справа пнул по низу двери, но – умеренно, силу экономя, ибо, все-таки, носки у кед мягкие, а дверь металлическая… Пнул, а сам опять вплотную к двери придвинулся – в глазок посмотреть.

– Сказано же частная собственность, вход только по приглашениям! Топочи отсюда, мерзота!

Это я себя так выкриками подбадриваю, типа, характер показываю…

Вдруг тусклый обзор из дверного глазка потух – словно бы на лестничной клетке вырубилось электричество… или кто-то снаружи стеклянный кругляшок залепил… Потом посветлело – а я все вглядываюсь, все пытаюсь что-то рассмотреть… Видимо, у страхов и ужасов тоже есть своя палитра, не менее богатая, чем все оттенки черноты на знаменитом квадрате Малевича. Разве что дурацкий этот квадрат мне по фигу, а нынешнее многообразие ужасов – вот-вот уже, еще чуть поднажать – обязательно превратит меня в сумасшедшего, либо в тихого «додика», на уровне медузы, либо в буйно помешанного… с густым запахом дерьма из штанов… Одним словом, картина Шишкина маслом: я смотрю в глазок, а с той стороны двери на меня уставилась крыса! Размером с невысокого человека, среднего женского роста! Черно-красное круглое око, редкие усы… такие… словно бы из толстых нейлоновых нитей…

Дальнейшие минут семь не помню, в обморок свалился, тут же, у дверей.

Очнулся – и первая мысль в башке: жив! Тут же вторая: сон! Третья была чуть посложнее и уже не столь энергичная: «жив, все было наяву, нож…» – надо же, из руки не выпустил и умудрился не пораниться в падении! Время?.. Нет, погоди! Что там в глазке? Не залеплен, вроде бы, светится… Времени сколько?.. К дребеням время, что в глазке?..

Зырнул в глазок – пусто за дверями. Фу-х. Вот теперь можно и на циферблат взглянуть: восемь… девять минут первого. Клёво: ночь только начинается, стало быть, я почти ничего интересного не пропустил… Сам храбрюсь, а сам, такой, в плотной тоске: всё бы кажется, отдал, деньги, квартиру, лишь бы выскочить живым из этого кошмара, чтобы никогда больше в него не возвращаться…

Пробуждение от обморока (в моем не очень богатом словарном багаже отсутствует иное определение этого послеобморочного состояния, когда ты уже очнулся, только что разлепил глаза, но все еще не до конца пришел в себя, так что – пусть пробуждение) добавило в мои кошмары наяву еще один милый штришок: я вдруг «понял», что за мною следят, что за спиною постоянно маячит кто-то посторонний-потусторонний… Невидимый, разумеется, поскольку ни внезапные оборачивания, ни попытки увидеть отражения, или тени по потолку и полу успеха не принесли. Минут пятнадцать меня плющило так, что я готов был звонить в милицию и кричать им в трубку: дескать, приезжайте, спасайте!.. И по комнате кружился, и к стене прижимался, и светильники все зажег… Удержался, все же, не кричал и никуда не позвонил… Потому, наверное, что ментов и санитаров я с детства привык бояться еще больше, чем призраков… Разве только Витьку-мента стремался по иной линии, совсем не ментовской. А крыс до недавнего времени я вообще не страшился… правда, не были они столь огромны, как эта, у дверей.

В границы психической нормы, как это ни парадоксально, мне помогли вернуться два противоречащих друг другу фактора – новая порция ночного ужастика за окном и скепсис, элементарное недоверие к самому себе, к своему разуму и сознанию. Ведь что было в жизни моей: долгие годы я вообще не задумывался ни о чем, кроме как о добавке к интернатовской жратве, потом понял, что я дурак среди окружающих, потом, после потери моего первого жилья, заметил, что я постепенно умнею, и что глупая голова – помеха в жизни… Потом… потом… Ну… да… рос, разумеется, «работал над собой», но уже не забывал – каково оно, быть глупцом среди умных, способных с умыслом разводить тебя, и бескорыстно обманывать, и потешаться, и подставлять… Вот и сейчас, после обморока: а с чего это я взял, что крыса ростом с человека? Просто она… крыса коридорная… ну… вскарабкалась по двери… и-и-и… а-а-абнюхивала глазок… Близко и через глазок показалась огромной. Вот.

– Ага! По железной, блин, двери она вскарабкалась??? Ты чего, Кирпич, совсем ку-ку?

– По железной, да! В смысле, по стальной. Крысы – ловкий народ, а масса тела невелика, много ли нужно когтям для сцепления?

– Угу, для сцепления! Поди, выйди, проверь царапины, которые от когтей по качественной стали. Небось должны остаться, по логике вещей?

– Сам иди. Впрочем, и ты не ходи, поскольку мы с тобою – один и тот же человек, должны себя взаимно беречь. Просто в тебе суевера-мистика больше.

– А в тебе страуса!

Вот так мы и поговорили с моим вторым я, только нам обоим непонятно – кто из нас второй, а кто первый. Двадцать пять минут первого. По-прежнему впереди вся ночь. Эх, еще разок бы в обморок, часика на четыре. Только, чур, с обязательным пробуждением!.. В обморок я не упал, заснуть – так и не заснул, в монитор попытался заглянуть – ничего не вижу и не слышу, кроме пикселей, ну нет в душе моей никаких сил – по сайтам бродить, файлы просматривать… Иссушающая разум тоска изводит меня, даже и не страх. Был бы я наркот – забил бы косячок с гашишом, или еще радикальнее: коптящим опиумным шариком через трубочку раскумарился бы… Хотя – нет! Я видел, как один мой коллега-узбек поочередно проделывал то и другое. С азартом, но недолго: пришел к нему передоз и спровадил в питерский крематорий. Мне в свое время даже узбекский насвой не покатил, даже простой табак не прельстил, куда уж тут анаше и герычу.