Демон плюс - Георгий Зотов Страница 22

Вообще– то, братец, это объяснимо, -задумчиво обронил Калашников. – Пилат длительное время сражался в Германии с варварами… общие армейские палатки, услужливые денщики, мускулистые центурионы, совместное мытье в лесной речке… кто знает, может, так и возникла крепкая мужская дружба. Кроме того, в Римской империи подобные изыски не считались извращением. Куча полководцев спала со своими ординарцами, например Сервий Гальба. А император Нерон и вовсе вышел «замуж» за одного вольноотпущенника, отдаваясь ему, будто женщина. Почему б Пилату и не любить симпатичных мальчиков? Если копнуть еще глубже…

Не надо ничего копать! – взвизгнул Малинин. – Повелитель, пока вы тут экскурсы в историю проводите, меня сейчас второй женой сделают.

Прокуратор повторно облизнул верхнюю губу, приведя казака в трепет.

– Ну что, киска? -сказал Пилат Малинину. – Ты мне понравился, храбро сражался. Хочешь жить у меня и работать в охране? Дядя не обидит.

…Вид загорелых солдат, влюбленно глядевших на своего начальника, наводил на мысль: поздними вечерами эти крепко сложенные ребята в кожаной броне, сняв шлемы, выполняют не только охранные функции.

– Закрой глаза, -с замогильной печалью попросил Калашников.

Малинин обреченно зажмурился, и в его податливые губы вонзился влажный поцелуй. Чмокнув коллегу второй раз, Калашников кокетливо поправил прическу, стрельнув глазами в сторону Пилата.

– У нас настоящая любовь, domine, -капризно сказал Алексей, поглаживая бицепсы Малинина. – Мы зачахнем, попросту умрем друг без друга, Прошу вас, не разрывайте сплетение душ. Мы будем верно служить вам вместе.

Расчувствовавшись, Пилат трясущейся рукой достал шелковый платочек Смахнув слезинку из уголка глаза, он ненароком размазал косметику.

– О… -пропел он томным голосом. – Как редко в наши жестокие времена можно встретить настоящие, искренние чувства… я тронут, очень тронут…

Калашников положил голову Малинину на плечо и потерся о него – ласково, словно домашний котенок.

– Какая замечательная пара! -всплеснул руками Пилат, заулыбавшись. – Ну что ж, если публика в амфитеатре не против – я не возьму на себя грех разлучения любящих сердец.

Он показательно захлопал накрашенными сурьмой ресницами.

– По крайней мере, пока…

Солдаты заржали, как лошади. Отвернувшись в сторону, Калашников ожесточенно вытирал рот куском ткани – хрипя, плюясь и кашляя.

Вот только вякни хоть одно слово, – злобно сообщил он обалдевшему Малинину. – Из-за тебя, дурака, пришлось сам знаешь, кем притвориться.

А, так вы не серьезно, повелитель? – покраснел Малинин. – А я-то думал, у вас натурально ко мне чувства взыграли. Я же и вправду хорош – разве нет?

Ничего не объясняя, Калашников без лишних слов врезал Малинину в ухо – тот, бренча амуницией, с ужасным грохотом покатился вниз по лестнице.

Ревность, – скромно потупив глаза, объяснил Калашников Пилату. – Он на вас так пристально смотрел… а я ну просто до ужаса ревнив, domine.

Обожаю ревнивцев, – усмехнулся Пилат, созерцая малининское падение.

Он поднялся со своего места в ложе и поднял руку. Шум тут же утих.

– От имени пятикратно пресветлого цезаря, Сената и народа Рима! -отчеканил Пилат пронзительно тонким голосом, напомнив Калашникову певца Витаса. – Согласны ли вы, граждане, – эти двое бились, как львы?

Ответом ему был такой рев, что Алексей ощутил вибрацию ступеней.

– Заслуживают ли они награды? Пространство вновь задрожало от рева, словно

от землетрясения.

– Заслуживают ли они вашей похвалы?

У Калашникова заложило уши – так яростно взревела толпа, оглашая воплями окрестности. Пилат сделал перерыв, набирая воздуха в легкие.

– Заслуживают ли они -СВОБОДЫ? Прокуратор вознес в горячий пустынный воздух

большой палец правой руки. И сейчас же в пространстве над ареной замелькали сотни больших пальцев – ухоженных, грязных, загорелых и белых, с обгрызенными ногтями.

– Славьте великого цезаря, -улыбнулся Пилат. – Отныне вы свободны.

Толстяк в сальной тунике разомкнул ошейник на затылке Алексея.

Ave Caesar [20], – облегченно воскликнул Калашников, салютуя зрителям.

Ave Caesar, – вторил ему снизу растерянный и счастливый Малинин.

Дав центуриону Эмилиану ценное указание по размещению в казарме новых телохранителей, Пилат покинул ложу в обнимку с одним из солдат. Малинин разглядывал царапины, боясь поднять глаза на Калашникова.

Да уж, – забубнил он отвлеченно, пытаясь перевести тему. – Не ожидал я такого от Пилата. С арены крутым мужиком смотрится, а подходишь ближе – ну чистый Борис Моисеев. И зря вы, повелитель, мне врезали – я же пошутил, а на шутки не следует обижаться. Их сердцем понимать надо.

Это я знаю, – со сладострастной мстительностью ответил Калашников. – Именно поэтому хочу тебе сказать: в качестве шутки я забыл взять в Ерушалаим ту самую фляжку, которую ты до краев наполнил водкой.

Ответом ему был пронзительный стон, полный страдания и нечеловеческой боли, он рвал сердце, словно крик раненой волчицы. Напустив на себя безразличный вид, Калашников воздел над головой руки, кланяясь толпе.

…Почтенный старец Бен-Ами, горделиво восседавший в партере (билет обошелся ему в двенадцать ауреусов), уловил обрывки их разговора. Латынью (этим непонятным блеянием пришельцев), он владел слабо, но пару слов все же смог понять.

Его уши, подобные капустным листьям, задрожали, услышав из уст рыжего гладиатора зловещую фразу Borisus Moiseevus.

«Не иначе как нового наместника из Рима пришлют, – расстроился Бен-Ами. – Да-да, так и есть – предчувствия меня еще никогда не обманывали. А может, они вдвоем начнут управлять, как будто мало нам здесь одного Пилата. Не стоит ждать ничего хорошего – от одного имени просто в дрожь бросает».

Он сощурил глаза, подставляя испещренное морщинами лицо солнцу.

«Тут и дураку понятно… это не человек… А самый настоящий зверь»…

ФРАГМЕНТ № 3 – «СИЛУЭТНОЧНОГО ВСАДНИКА» (сумерки, безводная пустыня Негев к югу от Ерушалаима – недалеко от оазиса Tod)

…Как болит все тело. Как же болит. Я не могу даже скосить глаза в сторону – все вокруг вспыхивает, мозг сразу застилает красная пелена, словно его завернули в плотное одеяло. Ощущение, что с меня живьем содрали кожу. С той секунды, как я вошел в расщелину Двери, боль не прекращается. Она прошивает плоть насквозь – невидимые иглы без устали терзают живот и спину, вонзаются в глаза, разрывают колени. Сколько всего я шел? Даже не знаю. Километров десять, а то и все пятнадцать – сандалии превратились в грязные ошметки, а ступни сбились в кровь. Маленький оазис возник на горизонте так неожиданно, что вначале я отказался верить в его существование – думал, это обычный мираж, который видят перед потерей сознания. Еле-еле дополз до финиковых пальм на животе, руки судорожно тряслись: голова бессильно упала в прозрачную влагу. Урча, захлебываясь, фыркая, как тюлень, я пил, пил, пил… остановился только тогда, когда меня вырвало выпитой водой. Идти дальше не было сил – хотелось упасть здесь же и надолго забыться мертвым сном.