Злое железо - Алексей Молокин Страница 22

Откуда-то из боковой двери – может быть, там у него был служебный альков – появилась молодая, очень привлекательная брюнеточка. К описанию ее самым лучшим образом подходило слово «пухлявая», в хорошем, разумеется, смысле. Именно такие пухлявые, жизнерадостные юные дамочки больше всего радуют душу и плоть стареющих бардов-классиков, мне это стало почему-то сразу же ясно. Одновременно мне стало немного грустно, словно классик меня обманул. Вот она какая, младшая айма классика, номенклатурного барда, впавшего в легкий творческий маразм! Пухленькая, глупенькая и, конечно же, вся-вся в ямочках.

– Гендочка у меня из муз, – с нескрываемой гордостью сообщил среброкудрый классик. – Эльфийки, знаете ли, капризны, своенравны, их приходится уговаривать, кроме того, они, как бы это сказать… слишком худощавые, а на старости лет хочется чего-нибудь мягонького, нежного. Человеческие женщины, увы, недолговечны, а это так печально… Вы со мной согласны, молодой человек?

Мне было совершенно все равно, поэтому я сказал, что, разумеется, согласен. Гендочка сладко улыбнулась всем телом, продемонстрировав большинство своих ямочек, правда, не все. Кое-какая одежда на ней все-таки имелась.

– Гендочка, – обратился к музе господин Наум-Александер, – ты не знаешь, как найти бедную Люту?

– Эту калеку? – Муза поморщилась всеми доступными для обозрения ямочками. – А зачем тебе она, котик? У тебя есть я, неужели меня тебе мало?

– Мне тебя всегда мало, – двусмысленно заметил классик. – Люта нужна вот этому молодому человеку.

– Он бард? Наверное, твой ученик. – Генда посмотрела на меня с таким явным интересом, что я, наверное, даже покраснел.

– Он герой, – пояснил классик и приглашающе похлопал по подлокотнику старомодного кресла. – Только безалаберный и пока неопытный, но это, надеюсь, пройдет…

Муза привычным движением опустилась на предложенный насест и, капризно надув губки, сказала:

– Жаль… А то у меня есть такая миленькая подружка, почти как я, только еще милее. Впрочем, истинные герои предпочитают, как я слышала, валькирий, а остальные – гениев! Вы кого предпочитаете, герой?

Я уставился на нее, не зная, что сказать. Намек был достаточно прозрачен, хотя ни валькирий, ни гениев в нашем отделе я отродясь не встречал. Впрочем, кто нас, героев, знает! Может быть, высшие степени героизма и предполагают право на какую-нибудь валькирию; насчет гениев – гении меня совершенно не интересовали. Только вот в валькириях мне представлялась привлекательной исключительно фактура, характер у этих дамочек, судя по известным мне литературным произведениям, был прескверный. Однако все они как одна были блондинками.

– Блондинок, – ляпнул я. – Стройных и длинноногих. Желательно натуральных, но можно и крашеных.

– Но они же ду-уры! – разочарованно протянула Генда, потеряв ко мне всякий интерес.

Классик успокаивающе погладил свою музу по пухлявой попке, после чего примирительно сказал:

– Ну конечно, дуры, кто же не знает. Все как одна. И все-таки, милая моя чупа-чупсочка, пожалуйста, сделай милость, свяжись с Лютой и договорись с ней о встрече. Сергей Иванович лично просил, мы же не можем отказать самому Сергею Ивановичу? Верно?

Видимо, отказывать моему шефу действительно было не принято, потому что пухленькая муза, как и полагается избалованной, но знающей свое дело секретарше, быстренько вспорхнула с подлокотника, мигнула на прощание своими ямочками и исчезла за другой дверью. В смысле, не за той, за которой, как я предполагал, размещался служебный альков.

Через некоторое время она возникла вновь. Пухлые губки музы были поджаты, видимо, беседа с Лютой не доставила ей ни малейшего удовольствия. Даже ямочки, и те куда-то спрятались.

– Эта… в общем, она согласилась встретиться с… героем. Она будет ждать его через час в приемной Сергея Ивановича. Ты не представляешь, дорогой, как трудно было ее уговорить, у меня даже голова разболелась от этой Люты.

И младшая айма, укоризненно посмотрев на меня, всем своим пухленьким телом продемонстрировала, как сильно у нее разболелась голова.

– Я пойду прилягу, ты не против, котик? – спросила Генда у Наума-Александера. – Боюсь, от расстройства мы с тобой не сможем порепетировать. А мне так хотелось в мир птичек и цветов.

– Жаль, что у вас так мало времени, – с нажимом сказал мне расстроенный классик. – Я с удовольствием показал бы, каких высот в творчестве мы с Гендочкой достигли, но вы же видите, как моя девочка расстроена? Так что идите, герой. Идите себе!