Гарпия - Генри Лайон Олди Страница 22

– Я буду скучать за тобой, – сказал Кристобальд Скуна. – А ты?

– Я – нет, – ответил гарпий.

– Но помнить будешь? Хотя бы помнить?

– Помнить – да. Скучать – нет.

Воцарилась тишина. Лишь квохтал в клетке незрячий василиск, жалуясь на пищеварение, скверное в его годы. Гипнот смотрел строго перед собой: казалось, он боится, что взгляд способен прожечь дыру в том, на кого обратится. А стены не жалко, стену и отремонтировать недолго…

– Знаете, – внезапно улыбнулся Скуна, – это было совсем необидно. Он говорил, что не станет скучать, будто все, что случилось между нами – пустяк, ерунда, не стоящая внимания… А я чувствовал: нет, никакой обиды. Просто я чего-то недопонимаю.

– Понял? – спросил лейб-малефактор.

– Да. Понял. Я не умею летать. Он не умеет скучать. Что в этом обидного?

Поднялась рука с платком, вытерла лоб – чистый, без испарины. Слегка утих, приглушен изнутри, неистовый мрак взгляда. На лицо гипнота словно набросили кисею.

– Извините, мне пора. Помогите мне встать.

Внуками к любимому деду, «отроки» кинулись к гипноту. Андреа Мускулюс подхватил слева, Матиас Кручек – справа. Как вазу эпохи Син, привезенную из Ла-Ланга за сумасшедшие деньги, они вознесли Скуну из кресла. Лейб-малефактор строго следил за вознесением – ни дать, ни взять, коллекционер, заказавший драгоценную вазу и готовый проклясть недотеп-грузчиков.

Даже василиск бросил квохтать.

Позднее маги недоумевали: с чего бы это они подвели Скуну не к двери, а к окну? Да еще в полной уверенности, что окно – именно то, что ему нужно… Внизу ждала карета. Маленькая, черная, без украшений. Молодой кучер сыпал зерно в торбы, подвешенные на шеях лошадей. Едва Скуна воздвигся в окне, кучер поднял голову и кивнул, не произнеся ни слова.

– Мой ассистент, – сказал Шестирукий Кри. Встретясь взглядом с «кучером», он стал гораздо бодрее, чем раньше. – Славный мальчик. Из хорошей семьи: отец – лекарь, мать – травница. Я заметил, что дар гипнота чаще сопутствует медикусам, чем остальным. У меня в роду многие посвятили жизнь целительству…

– Знакомое лицо, – задумчиво произнес Кручек.

– Все гипноты выглядят родственниками, – улыбнулся Шестирукий. – У нас одинаковые глаза. Если отбросить это сходство, в остальном мы очень, очень разные…

– Глаза? Не знаю…

Кручек вздохнул. Ему казалось, что дело не только в глазах.

– Не будьте строги к мальчику, мастер Кручек, – говоря об ассистенте, гипнот теперь его называл «мальчиком», а доцента возвысил до «мастера Кручека». Это, пожалуй, дорогого стоило. – Год-два, и я отдам его в ваши руки. Бакалавратуру он сдаст экстерном. Я лично его готовил. И возьмемся за диссертат магистра.

– Стационар?

– Заочное. Я не хочу лишиться такого помощника.

– Не рановато ли? – усомнился малефик. – Для диссертата?

Сам Мускулюс защитил магистерский диссертат поздно, в тридцать два года. Каждого юного магистра он воспринимал, как вызов. Знал за собой эту слабость, боролся с ней – и проигрывал вчистую. Он тоже готовился заочно, без отрыва от работы. Работа и подсказала тему: «Специфика малефакторных воздействий на инферналов в свете теории Кручека-Цвяха». Тема – верней, ее первопричины – иногда снилась Андреа по ночам.

В такие ночи жена бранилась, что он громко стонет.

– В самый раз. Говорю ж, славный мальчик. Счастливо, Серафим. Не провожайте, я спущусь один…

Будто подслушав, молодой гипнот внизу стал отвязывать торбы. Крупный, плечистый, резкий в движениях, он ничем, кроме глаз, не походил на Скуну. Все время, пока карета не уехала, доцент стоял у окна и гадал, кого напоминает ему грядущий магистр.

Не догадался.

– Знакомое лицо, – эхом откликнулся малефик, держась за подоконник. – А приглядишься, и вроде бы ничего знакомого…

– Вы собираетесь у меня заночевать, судари?

Ехидства старому лейб-малефактору было не занимать.

* * *

Утреннее солнце плясало в витражных стеклах. Зайчикам не сиделось на месте – стаей они гуляли по площади, радужной пургой мели по толпе, превращая студиозусов в красноносых паяцев, желтолицых тугров и синюшных мертвяков. Кто-то из старшекурсников наложил на окна фасада «лихой финтифлюгер», решив таким образом отметить первый день занятий.

Праздник удался. Приподнятое настроение витало над толпой, вливавшейся в гостеприимно распахнутые двери. Новички с восторгом вертели головами, бакалавры подшучивали над «школярами» и уступали дорогу важно шествовавшим деканам. В холле у расписания занятий образовалась толчея. Рокот голосов отражался от высоких сводов. Со стен на молодежь, снисходительно фыркая, взирали портреты великих чародеев прошлого – основателей и первых профессоров реттийского Университета Магии. Портреты выглядели на удивление живыми, словно вчера вышли из-под кисти художника.

Обмениваясь между собой знаками, от комментариев они воздерживались. Кому охота в чулан? – темень, сырость, диспуты с голодными мышами…

– Вступительная лекция «Основы манонакопления», – вслух прочел мальчик в заштопанном камзольчике. Он вцепился в планшет расписания обеими руками, очень боясь, что людской водоворот унесет его отсюда, завертит – и выбросит где-то, где нет в жизни счастья. Недоверие, свойственное тем, кому удача улыбалась редко, омрачало детскую радость. Неужели правда? Он, Яцек Деггель из Лотрены – королевский стипендиат?!

Даже недавняя попойка в «Шляпе волхва» не смогла до конца убедить Яцека в реальности происходящего. Утром болела голова, хотелось пить, а веры не прибавилось ни на грош.

– Аудиторию глянь! И корпус.

– Корпус – главный. Аудитория 5-14. Это где?

– Здесь. На пятом этаже, небось. Дальше у нас что?

– Введение в теормаг. ГК, 3-04.

– Нормально, – тоном бывалого студента отозвался Клод. – В другой корпус топать не надо. Яцек, вылезай, а то опоздаем…

Выбраться из напирающей толпы оказалось труднее, чем достичь сердцевины. Когда Яцек наконец предстал перед сокурсниками, оправляя растерзанную в давке одежонку, его подхватили и волоком доставили в безопасное место – через холл шествовала процессия без пяти минут магистров с факультета интенсивного экзорцизма. К этим старались близко не подходить: каждый экзорцист нес клетку – дно из железа, купол из прутьев олеандра. В клетках верещали мелкие бесы – улов с летней практики.

Корча рожи, приплясывая, дерзко выпятив налитые кровью приапы, они – бесы, а не экзорцисты – обещали любому, кто согласится на одержимость, сорок бочек наслаждений.

Последним, ухмыляясь, шел толстяк – староста группы. Он нес глазурованный, опечатанный по всем правилам кувшин. Из недр кувшина доносился смачный храп джинна. Похоже, тот был рад отдохнуть тысчонку-другую лет от разрушения городов и возведения дворцов.