Сталтех - Андрей Ливадный Страница 22

Пингвин, прихрамывая, вразвалочку подошел почти вплотную, и это стало роковой ошибкой мнемотехника. Максим в припадке ярости схватил его за горло. Сервоусилители брони позволили одной рукой приподнять грузное тело. Точно так же, не так уж давно, на глазах Максима, Демон, встречавший группу пленников в Сосновом Бору, едва не придушил вербовщика.

Пингвин захрипел, двумя руками вцепился в запястье душившей его руки, но без толку.

Его глаза медленно вылезали из орбит.

— Макс… Что ты делаешь… сдохнешь ведь?… — роняя слюну, прохрипел он.

Максима передернуло от отвращения. Он думал, что агония Пингвина станет сладкой, справедливой местью, но хрипящее, дурно пахнущее, конвульсивно извивающееся тело внушало лишь отвращение, и он инстинктивно разжал пальцы, толкнув наполовину задушенного мнемотехника в кресло.

— Скорги, говоришь? — Ствол «Шторма» уперся под дрожащий подбородок Пингвина. — Где баночку с краской хранишь, тварь?

У Пингвина все плыло перед глазами. Такого шока он не испытывал давно. Правило грубой звериной силы, против которого он научился бороться, став мнемотехником, снова безотказно сработало — Максим не был имплантирован, и Пингвин, способный вмиг поставить на место любого из сталкеров, вдруг оказался совершенно беспомощен.

— Я не стану тебя убивать… — Голос Максима прозвучал хрипло, прерывисто. — Просто расскажу всем в рабском секторе, что серебристые пятна — это не скорги, а краска. Тебя на куски порвут.

Лицо Пингвина стало серым.

— Макс, ты рехнулся! — Он все же нашел в себе силы защищаться, хотя бы угрозами и увещеваниями. — Ты хоть понимаешь, против кого пошел?

— Ты мне сейчас о Ковчеге рассказывать станешь? О Хистере, который разрешает существовать лагерю? Лучше заткнись. Для каждого из вас найдется пуля. Грех еще легко отделался! — Глаза Максима покраснели от ярости. Все-таки вмиг из шкуры раба не выскочишь. Где-то в подсознании все еще силен был страх и перед этим помещением, и перед проклятым креслом с распластавшимся в нем полузадушенным мнемотехником.

— Макс, разойдемся по-хорошему!

— Откупишься? Чем?

— Я тебе импланты дам. Самые лучшие! Самовживляемые! Это последние разработки!

— Ковчеговские?

— Да! Да!

— Ну, показывай. — Максим убрал ствол от дрожащего подбородка мнемотехника.

Пингвин, видимо, не веря, что еще жив, кое-как выбрался из кресла, потянулся к своему столу.

— Если там у тебя оружие, пристрелю!

Нет, негодяй не решился схватить импульсный «Страйк», который на всякий случай держал в ящике. Пингвин хорошо знал, что такое неконтролируемая злоба. С этим придурком сейчас нужно вести себя, как с душевнобольным… Он, кряхтя, достал из потайного отделения плоский футляр, обернулся, раскрыл его, демонстрируя содержимое.

Пять овальных, отблескивающих ртутью пластин покоились в мягких гнездах из пористого пластика.

— Здесь полный набор. Два метаболических импланта, расширитель сознания, чип мью-фона и стандартный боевой. Колонии скоргов стабилизированы от размножения и запрограммированы. Даже плющить после вживления не будет. Просто прижмешь к коже, они сами прилипнут… — торопливо и сбивчиво объяснял он. — Тут вот и инструкция есть, как, что делать. Не пожалеешь! Знаешь, сколько такой набор на сталкерских рынках стоит? За год не заработать!

— На стол положи. Футляр закрой.

Максима трясло. Он не смог. Не смог убить. Элементарно чуть сильнее сжать пальцы, чтобы хрустнул кадык этой твари!…

Пингвин положил футляр с имплантами на стол и вдруг кинулся к Максиму, протягивая руки.

Вот тут рассудок Максима помутился окончательно. Неизвестно, что именно пытался сделать мнемотехник — напасть или просто молить о пощаде. Максиму уже стало все равно, сначала он инстинктивно подался назад, а затем, отпустив автомат, что есть силы ударил Пингвина по рукам.

В аффекте он позабыл, что на нем теперь надета оснащенная сервомускулами броня и каждое движение, особенно резкое, автоматически усиливается в десятки раз.

Раздался хруст ломаемых костей, сдавленный вскрик, и грузное тело Пингвина вдруг обмякло, оседая на пол. Глаза мнемотехника закатились, обе его руки, сломанные в запястьях, были вывернуты неестественным образом.

Макс несколько секунд стоял в оцепенении, глядя на бесчувственное тело. Первая мысль — что я наделал? — промелькнула и исчезла.

Уходить надо. Демон теперь совсем озвереет. Сначала Греха пристрелили, теперь вот Пингвин…

О других мотыльках Максим уже не думал. Схватив со стола футляр с имплантами и снова опустив забрало гермошлема, Максим бросился прочь, благо схему подвалов он изучил досконально и выбраться незамеченным не составило для него особого труда, даже в полувменяемом состоянии.

* * *

Окончательно прийти в себя удалось лишь в руинах.

Отдышавшись после рискованной пробежки, через секторы, контролируемые группами механоидов, Максим забрался на второй этаж одного из зданий, чтобы осмотреться.

Глупо все вышло. Не месть, а грабеж.

На душе стало совсем скверно. Что дальше делать? Как выживать?

Получив долгожданную «свободу», Максим совершенно не знал, как ею воспользоваться.

Прав был Антрацит. Никто не ждет его за Барьером. Нет там ни дома, ни средств к существованию. А тут? Куда ни посмотри — везде тупик.

Его сознание, надломившееся после Катастрофы, теперь окончательно погружалось в сумерки. Вроде бы в руинах притаился человек, сумевший на протяжении нескольких месяцев выжить в отчужденных пространствах, но если посмотреть с другой стороны, разве все происходящее с ним не являлось стечением обстоятельств, напору которых он практически и не сопротивлялся? Разве сознательно он вышел навстречу пульсации? Нет. И артефакты добывал от случая к случаю, и перед Пингвином трясся, словно осиновый лист на ветру, и Антрацита спас от безвыходности, потому что боевики Ковчега загнали его в то злополучное здание. Шкуру он свою спасал любыми доступными способами и, не прикатись ему под ноги плазменная граната, брошенная егерем, ни за что не отозвался бы на слабые стоны, не полез бы внутрь Адского Клондайка.

Тяжелые мысли ворочались в голове.

Выжить на крохотном, ограниченном радиусом дневных вылазок пятачке руин — это одно, а стать сталкером — совершенно другое. У Максима не было главного — он не видел перед собой ясной, значительной цели. Его смысл жизни потерялся давно и безвозвратно, но Пятизонье уже успело воздействовать на душу и разум, наложив неизгладимый отпечаток на каждую мысль.

Вернуться назад, снова погрузиться в серый мир, перебиваться продажей разного хлама, найденного в обломках зданий, где каждый предмет кричит о сотнях, тысячах вмиг оборванных Катастрофой судеб?