Знак Лукавого - Борис Иванов Страница 22

По всей видимости, он почувствовал себя в полной безопасности.

Теперь у меня была возможность и рассмотреть шкета получше, и поговорить с ним. Тем более что других занятий у нас в ближайшем будущем не предвиделось. Был мальчишка довольно широкоплеч и круглолиц, но в то же время страшно худ и угловат, какими бывают только попавшие в беду подростки. Пожалуй, у него кто-то из предков и вправду происходил из того края – по Ту Сторону, где летнее тепло ненадолго приходит на промоченную дождями и истосковавшуюся под зимними снегами землю. Курносый нос, высокие скулы… Вот перья в коротко остриженных, прямых и черных, как вороново крыло, волосах действительно смотрелись не по-нашему. Были они не соломенные, а скорее золотые, довольно редкие, но заметные. Там – в земном мире – такого эффекта добиваются каким-то парикмахерским приемом. Мелированием, кажется. Глаза у парнишки были громадные, пронзительно-черные и необыкновенно подвижные. Дуппель сказал про них «волчьи». Это было не совсем точно. Вернее, это было бы совсем точно, если бы мне пришлось встретиться с веселыми, склонными к шуткам волками. Впрочем, такие волки, наверное, есть и называются они волчатами.

– Не ко времени это все, – раздосадовано заметил Дуппельмейер, поудобнее устраиваясь на сваленном на дно арбы багаже. – И война эта, и пал лесной… Привала даже устроить нельзя, чтобы пожрать по-человечески… Вот сухим пайком дали…

Он принялся развязывать объемистый мешок, что напоследок – перед тем как тронуться в путь – вручил ему рыжий возница. Мешок был набит съестным.

– Тебя как зовут? – спросил я мальчишку, вручая ему кус хлеба, намазанного чем-то довольно аппетитным.

– Тагара, – сообщил он и тут же впился в хлеб зубами.

Умял он свой бутерброд с рекордной скоростью. Дуппельмейер тем временем извлек из мешка самый натуральный китайский термос, пару деревянных чашек типа пиал и принялся разливать по ним какой-то горячий травяной настой. Немного подумав, он и мальчишке налил этой дряни в крышку от термоса. В воздухе запахло летней степью. Для меня напиток этот – горьковатый и пряный – был непривычен, но пить хотелось жутко, и я глотал его, стараясь не обращать внимания на весь букет странных ощущений, сопровождающих это занятие. Мальчишка пил этот чудной чай привычно – маленькими глотками, сноровисто перебрасывая из руки в руку металлическую чашку-крышку, которая жгла ему пальцы. Дуппель чаем облился-таки при очередном крене, который дала наша неспешная в общем-то арба, тихо выругался и, отряхивая одежду (тот самый давешний милицейский камуфляж) от пахучего настоя, заметил:

– Тагара – риккейское имя. А сам ты – дакла. Наполовину, по крайней мере. И мать у тебя, говоришь – с Той Стороны… Интересный ты какой-то товарищ…

Тагара молча глотнул из крышки, сверкая из темноты своими глазищами, потом отер губы тыльной стороной ладони и объяснил:

– Мы при Убежище жили… Отец – там, на службе… Он и сам на ту сторону ходит…

– Ага… – прикинул что-то в уме Дуппель. – Ходит… Значит, жив он? С тобой здесь не влип?

Тагара принялся рассказывать свою историю, во многом мне непонятную. Кое-какие объяснения по ходу дела в этот рассказ вставлял Дуппель. Я же только – как уголь в топку – подбрасывал парнишке новые и новые куски съестного. Топка работала исправно, снедь в ней исчезала молниеносно и без следа, лишь ненадолго прерывая нить повествования, которое вел малолетка.

По-русски говорил он свободно, хотя и с довольно заметным, незнакомым акцентом. Акцент, впрочем, не мешал понимать его. Скорее забавлял. Но, кроме акцента, забавного в его рассказе было мало.

Была в нем в основном большая кровь. Кровь двух войн, уже успевших прокатиться по его судьбе. Убежище, о котором упомянул он в самом начале своего рассказа, было, насколько я понял, чем-то вроде перевалочного пункта для тех, кто забрел с Той Стороны. Таких, оказывается, хватало. По крайней мере, Убежище было не единственным в этом мире. О нем Тагара с Дуппельмейером говорили как о чем-то достаточно редком, но все-таки обычном – вроде сумасшедшего дома. Это заведение было связано с возможностью путешествовать. Именно этими путешествиями, по словам Тагары, и занимался его отец. Из одного такого путешествия он и привез его мать. Как можно было судить по реакции Дуппельмейера, эта часть рассказа Тагары выглядела все-таки не слишком правдоподобно, но, возможно, была хотя бы отчасти правдой. Отец Тагары действительно был издакла, но Убежище находилось на земле Рикк. Там он и прожил почти всю свою жизнь. Отсюда и риккейское имя мальчишки. Сам Тагара жил постоянно там – в доме отца, почти не видя его целыми месяцами, а в здешние края стал выбираться со своими двумя братьями на заработки. И теперешняя смута отсекла их от риккейского анклава. Это была вторая в его недолгой жизни война. До нее Тагара был еще слишком мал, чтобы помнить о тех временах что-нибудь, кроме детского ужаса. Люди из Рикка пережили еще одну – бессмысленную, как и все междоусобицы. Во время той войны бесследно пропала его мать. Скорее всего, сгинула в кровавой мясорубке отданных на разграбление городов, сел и Убежищ. Но сам Тагара был уверен (и, похоже, уверенность эту поддерживали в нем его отец и братья) в том, что мать его сумела уйти на Ту Сторону. Именно это и гнало отца Тагары снова и снова в те края, куда с такой радостью вернулся бы я.

Я уже говорил, что тогда, во время путешествия в тряской арбе по горной дороге, я очень многого не понимал из рассказа Тагары, и сейчас пересказываю лишь то, что стало мне понятно со временем.

Рассвет все не наступал и не наступал, и я начал терять нить повествования, и без того для меня темного и какого-то пунктирного. К тому же Дуппель – он сидел сбоку и чуть позади Тагары – выражением своей физиономии, покачиванием головы, а временами и ироническим поцокиванием языка то и дело давал понять, что рассказ мальчишки большого доверия не заслуживает. Ирония его сошла на нет, пожалуй, только однажды: когда Тагара рассказывал о том, как погибли его братья.

– Мы глупо влипли, – шмыгнув носом, сказал мальчишка и на минуту смолк. – Мы последние два… нет, три сезона, ну, каждый раз, когда наступала такая осень, которая после лета наступает, сюда подработать мотали – на сбор «золотых яблок». Нет, мы не бедствуем… Просто хочется зарабатывать самим, хоть на карманные расходы. Ну а ночевать устраивались в поселке временных рабочих. Почти всегда можно устроиться без особого труда. Если не в одной долине, то в другой… В этот раз, как назло, сразу нашли заброшенный дом около Торонских плантаций. Две ночи перекемарили как люди, а на третью – очень длинную – в поселок принесло банду Госсов.

Нет, они нас не тронули – им два десятка небогатых ребят, которые не занимали лишнего места в поселке, были просто безразличны. Другое дело, что многие из нас были дакла, а дакла не все любят… Но это тогда не катило. Не было братьям Госсам никакого дела до здешних межплеменных разборок – у них в банде всякой твари по паре было. В том числе и дакла. («А как же без этого», – ядовито буркнул себе под нос Дуппель.)

Беда из-за другого вышла… Госсы недолго думая учинили разбой в двух соседних селениях и тут же убрались восвояси. Оставшиеся в живых до нитки обчищенные селяне отрыли свои закопанные гроши и ими поклонились маркграфу Анатолию, а тот двинул на место дислокации лихого люда свои карательные отряды. Те прибыли на место действия с опозданием часов на двадцать, когда банды Госсов в поселке уже и след простыл, но шибко разбираться в положении дел не стали.