Найти и исполнить - Николай Мороз Страница 22

Катерина ждала неподалеку, смотрела вверх и по сторонам, потом нарисовался Мартынов, стоял, переминаясь с ноги на ногу, и глухо покашливал в кулак. Задрал голову к черному, без единой звездочки небу и замер так, даже, как показалось Стасу, дышать перестал. Стас сделал вид, что оступился, повернул голову и перехватил взгляд поповского сынка. Тот как-то чересчур поспешно отвернулся, подошел к краю крыши, опасливо глянул вниз и загрохотал по железу, возвращаясь обратно, разглядывая «лейтенанта» уж вовсе не стесняясь, почти в открытую. И, насколько можно было судить в темноте, любопытства в мартыновском взгляде не было – насторожен дворник, даже, можно сказать, взволнован, судя по его виду. Но молчит, с расспросами не лезет, что, надо сказать, нервирует основательно, ибо, как гласит народная мудрость, бойся не ту собаку, которая лает, а ту, которая молчит…

«Чего тебе?» – вопрос уже был готов сорваться у Стаса с языка, но Мартынов башку опустил, поднял костлявые плечи под телогрейкой и утопал на гребень крыши, пропал за чернеющей на фоне неба трубой дымохода. Катерина подошла поближе, стала рядом и помалкивала, угрожающе щелкая щипцами. И тоже поглядывала на «лейтенанта», но украдкой, снизу вверх и тут же отводила взгляд, отворачивалась к черному небу.

Еще зарница, еще одна, грохот разрывов, тарахтенье зениток уже совсем близко, по небу шарят зеленоватые лучи прожекторов, в один попал аэростат, исчез, луч скользнул дальше. Они расширялись кверху, перекрещивались, их верхушки пропадали в тучах, лучи расходились медленно, словно нехотя и снова летели навстречу друг другу, захватив в перекрестье цель. Точно в центре показался силуэт самолета, он рвался в темноту, но лучи держали его на прицеле, скользили вместе с ним, не отпускали. Жуткий грохот раздался, казалось, над самой головой, на крышу посыпалось что-то тяжелое, гулко загремело по железу. Катерина бросилась туда, пропала в темноте, Стас шагнул, было, следом, но дорогу ему преградила Женя.

– Вниз! – крикнула она, толкнула зазевавшегося Стаса в плечо к чердачному окну. По крыше катились гильзы от работавшей на крыше соседнего дома зенитки, вниз летели осколки, один просвистел едва ли не перед носом, но Стас уже нырнул следом за Женей в узкий круглый лаз. Сидеть пришлось пригнувшись, макушка касалась перекрытия, Женя притихла рядом, обхватила руками обтянутые клетчатой юбкой колени и смотрела в окно.

– Боишься? – спросил Стас, но Женя помотала головой.

– Пусть сами нас боятся, – заявила она, не отрываясь глядя на темное небо. Лучи прожекторов снова скользили по нему, но далеко, где-то в районе Таганки, с земли тянулись вверх пунктирные линии белых огней – там работали зенитки.

– Почему ты не уехала? – не отставал Стас. – В Москве опасно оставаться, ведь если город сдадут…

А сам лукавил безбожно, зная, что если это и произойдет когда, то точно не сейчас, а лет этак через семьдесят. Хотя чего там сдавать, Москва в оккупации, вернее, под новой ордой как-то незаметно оказалась, и теперь исправно платит дань своим бывшим южным и восточным провинциям.

– Еще чего! – воинственно отозвалась Женя. – Не собираюсь я никуда бежать. Я Володьку жду. Он вернется, и мы поженимся, как только фрицев разобьют. Мне нельзя уезжать.

– А кто это? – спросил Стас.

– Федоров Владимир, мой жених, – ответ был предсказуем. – Он курсант военного училища, у них летом был ускоренный выпуск. Володьке звание лейтенанта присвоили и на фронт командиром отправили.

– Что за училище?

– Подольское, – ответила она, – только писем давно нет, уже две недели. Я еще немного подожду и сама искать его поеду.

Подольское. Ускоренный выпуск. Сколько их уцелело – двадцать человек, пятнадцать, десять или и того меньше? Сейчас не вспомнить, как ни старайся, и лучше промолчать даже о том, что ему известно наверняка. Сама все узнает, когда время придет, и дай бог, чтобы Федоров Володька вышел живым из октябрьской мясорубки сорок первого года.

– Тебя не пустят, – уверенно сказал Стас, – маленькая еще. Тебе сколько лет?

– Семнадцать, – буркнула Женя и вытянула шею, всматриваясь в темные тучи, – я в военкомате навру, что паспорт потеряла, и год прибавлю. Мне поверят.

«Дождь» из гильз и осколков ослаб, самолет вырвался из перекрестья прожекторов и пропал в темноте. Женя выдохнула с досадой и первой выбралась на крышу, погрозила кулачком в огромной варежке подсвеченному зелеными и белыми огнями небу.

– Погоди, все равно тебя достанем! – крикнула она и в запале наступила Стасу на ногу.

– Извините. – Она обернулась, с размаху заехала «лейтенанту» косой по носу, и оба расхохотались. Загремела жесть, из-за выступа на крыше показался Лаврушин – тоже отсиживался где-то, а теперь обходил территорию. Грозно посмотрел на Стаса, на дочь, задрал голову. Снова затарахтели зенитки, но уже в отдалении, послышался нарастающий гул приближающегося бомбардировщика, затем свист падающих бомб и взрывы, взрывы… Гул, свист и грохот все ближе и ближе, тяжелый самолет тенью пролетел над головой, и стало светло, точно во всех домах по соседству сдернули светомаскировку, а на улице включились фонари. Что-то тяжело и гулко рухнуло на крышу, загремело, перекатываясь, по жести, за спинами управдома и отиравшегося поблизости Мартынова рассыпался ворох белоснежных искр. Первое впечатление – крутится и гремит по железу невесть откуда взявшаяся «шутиха», искры летят от нее с треском, и чувствуется в холодном воздухе тяжелый душок горячего металла. «Зажигалка?» Раньше Стас только слышал об этих любимыми немецкими летчиками снарядах, от которых легко и быстро занимались и дотла выгорали старые дома, а теперь вот и повидать довелось…