Крестовый поход - Александр Прозоров Страница 22

Егор задумался. В Господине Великом Новгороде архиепископ управлял городской казной, вел переговоры с иными странами и заключал соглашения, имел личную дружину, обладал правами верховного судьи, сбора и назначения налогов, а также следил за торговыми мерами веса, объема и длины. То есть не во всякой тоталитарной деспотии монарх имел столько власти, сколько глава церкви в вольной Новгородской республике. И потому ссориться с ним или игнорировать было крайне нежелательно. И князь Заозерский тоже проявил благоразумие:

– Хорошо, я скажу жене, мы к нему съездим. Завтра же.

– Не, княже, исповедь – это такое дело, что лучше без супруги… – подмигнул ему Ратибор. – Давай за архиепископа нашего Симеона выпьем. Зело деятелен он и умен. За ним Новгород как за каменной стеной.

– Тоже верно, – согласился Егор. – Лучше без жены. Как полагаешь, примет меня завтра архиепископ?

– Тебя? Примет.

* * *

Каменные архиепископские палаты в Новгородском кремле топить было бесполезно. Стены в сажень толщиной, кирпичные своды с низко выступающими ребрами арок, толстые перегородки между комнатами. Скорее всего, случись здесь пожар – внутри все равно осталось бы прохладно. Тем более что и мебели в горницах было немного: несколько тяжелых дубовых сундуков, выставленных вдоль стен в светелках перед покоями главы церкви, письменные подставки, за двумя из которых что-то записывали в тетради монахи, да один стол.

В комнате епископа к данному перечню можно было прибавить большое распятие на стене, вроде из ясеня, высокий складень из семи икон и один шкаф с толстыми резными створками, неуклюже раскорячившийся возле окна. Здесь он был явно не на месте – скошенный потолок не позволял придвинуть заморскую мебель ни к одной из стен.

– Сын мой! Благочестивый князь Заозерский! – Архиепископ Симеон в серой войлочной рясе, поверх которой была накинута горностаевая душегрейка, встретил гостя возле дверей, перекрестил, протянул руку для поцелуя. Егор предпочел выказать смирение, послушно склонил голову, по которой служитель церкви его ласково погладил. – Умучился, мыслю, в походах дальних, в тяготах служивых? Душа покоя просит и чистоты?

– Да уж, проехать пришлось немало, – осторожно ответил Егор.

– Ну что же, облегчи душу, дитя мое…

Архиепископ за руку провел князя к своему стоявшему на небольшом возвышении трону, сел, ладонь Егора опустил на подлокотник, чуть нажал. Князь Заозерский, вздохнув, опустился на колено. Симеон одобрительно кивнул:

– Сказывай, сын мой. Кайся.

– Грешен, отче, – лаконично повинился Вожников.

– И все? – после некоторого ожидания удивился архиепископ. – А в чем грешен? Какое раскаяние тебя томит, чем мучаешься?

– Отче, я полгода рубиловом-мочиловом в степях Дикого поля занимался! Коли все начну рассказывать, нам недели не хватит.

– Господь мой, Иисус, – вздрогнув от такой отповеди, перекрестился Симеон. – Откуда ты токмо слова таковые находишь… «Рубилово-мочилово». Мерзость!

– Так и выглядело не краше! – сказал Егор.

– Хорошо, в смертоубийстве ты раскаялся и радости от сего действа не испытываешь, – понял его состояние священник. – Этот грех вынужденный, и именем Господа нашего я его тебе прощаю. Сказывай дальше. Чревоугодие?

– Отче, в походе не до обжорства!

– Блуд?

– Ну-у… – замялся Вожников. – Так было нужно. По работе.

– Не раскаиваешься, – сделал вывод архиепископ.

– Почему? Раскаиваюсь. Стыдно очень. Так, что и говорить не хочется.

– Не верю. Придется наложить на тебя епитимью, сын мой, дабы глубину греха сего понять смог…

– Я в Орде ханшу на стол посадил, – торопливо сообщил Егор. – Теперь можно спокойно присоединить Сарайскую епархию [15]к Новгородской. Ведь она, насколько я знаю, самая большая? Вот только не знаю, как это делать нужно… Епископу приказать, чтобы тебе подчинялся, убрать его с должности, или еще как?

– Ох, сын мой… – Архиепископ покачал головой, перекрестил склонившегося Вожникова. – Именем Господа нашего, Иисуса Христа отпускаю тебе грехи твои, отныне и навеки. Аминь.

Он поднялся, жестом разрешил Егору встать, не спеша побрел к шкафу, на ходу объясняя:

– Мы, дитя мое, не миру служим, а Всевышнему, и потому владетелям земным не подвластны. На земли русские митрополита Патриарх Вселенский из Царьграда ставит. Ему мы как дети, меж собою как братья. А коли меж себя предстоятеля выбираем, так то по общему согласию и за заслуги духовные.

– То есть в Сарайской епархии нужно поменять выборщиков? – сделал логичный вывод Егор.

– Я не могу стать их пастырем, сын мой, коли уже стал архиепископом новгородским. – Симеон ключиком открыл дверцу шкафа, достал свиток. – Нет, конечно же, приходами новыми епархия новгородская прирастать может. Но сами епархии лишь патриарху Вселенскому склоняются и митрополиту, им присланному. Сие же есть грамота от оного, митрополита киевского Фотия, из храма Софии изгнанного и в печали великой во Владимир отъехавшего.

Архиепископ протянул свиток гостю. Егор, зная, что прочитать не сможет, сделал вид, что жеста не понял, и просто спросил:

– И чего там у него случилось?

– Иерархи литовские митрополиту Фотию отречение прислали. – Симеон развернул свиток, прочитал вслух: – «Бывшему до сих пор митрополиту Киевскому и всея России Фотию мы, епископы Киевской митрополии, пишем по благодати Святого Духа: с тех пор как ты пришел, видели мы, что многое делаешь ты не по правилам апостольским и греческим, а мы по правилам терпели и ждали от тебя исправления; но мы услышали о тебе и уверились о некоторой вещи, которая не только не по правилам, но и подвергает тебя извержению и проклятию, и ты сам сознаешься в этом, испытав свою совесть, а мы не пишем о ней, не желая срамить себя; и так объявляем тебе, что по правилам не признаем тебя за епископа, и это есть наше конечное к тебе слово!» [16]

– Что же он такое сделал? – поинтересовался Егор.

– В грамоте своей митрополит Фотий торопится уверить меня, что словами сими князь Витовт напраслину на него возводит, стремясь раскол в православие русское внести, митрополию свою создать и после унию с латинянами, Богом проклятыми, провести, дабы союз с Польшей не токмо на земле, но и в душах слуг его имелся.

Егор промолчал. Историком он был слабым, однако помнил, что весь этот фокус ляхам провернуть в итоге удалось. С дальнейшим жесточайшим мордованием православного люда и чуть ли не полным выкорчевыванием греческой веры из своего государства.