Студент(ка) в Академии льда - Линда Осборн Страница 22

Застегиваю бомбер, коньки, натягиваю перчатки. Выезжаю на лед. Его хрупкость тут же отдается во мне силой. Как заклинатель льда, лучше всего я чувствую себя рядом с водой, а в ледовой коробке — и подавно…

Развожу руки в стороны и буквально лечу, едва касаясь остро заточенными лезвиями поверхности. Это чувство полета, свободы насыщает меня с головы до ног, дарит ощущение покоя и уюта. Именно лед помог мне справиться с потерей мамы, когда я был малышом. И лед же забрал ощущение одиночества после того, как отец отдалился.

Можно сказать, что только тут, на льду, я становлюсь по-настоящему живым и могу стать собой, потому что только лед принимает меня таким, каков я есть.

— Эй, Кромби, — слышу сзади. Медленно оборачиваюсь. Так и есть — черепаха пришла. Сверяюсь по часам — почти вовремя.

Она смешно передвигает ногами, обутыми в мужские коньки. Они смотрятся немного нелепо на ней, и даже, кажется, большие по размеру.

— Привет, Кромби. Долго будем кататься?

Смериваю ее с ног до головы. Сегодня Кэндис одета в удобные с прорезями джинсы, коралловый пуловер с небольшим вырезом. На руках — белые перчатки, кажется, кто-то подготовился к тому, что придется много падать. Волосы девушка распустила, и они волной падают ей на лицо.

Какое-то чувство при виде ее начинает свербеть во мне, но я никак не могу разобрать, какое. Да и, признаться честно, не хочу.

Это просто раздражение: богатенькая девочка, которой захотелось прикоснуться к миру магии, и которая уговорила родителей разрешить учиться в академии, я видал таких.

Но на самом деле, мне становится не по себе, когда в движениях Кэндис я вижу намек на Кэна.

Так бывает, когда ты очень и очень сильно скучаешь по какому-то человеку, то видишь его отражение в других людях, кажется, что встречаешь в толпе и эта мысль меня ужасает.

Неужели я теперь пытаюсь разглядеть его в других девочках?

Иисусе.

— В течение часа.

— Долго, — комментирует она, шагая на коньках до меня.

— Конечно долго, — соглашаюсь с ней.

Делаю круг вокруг.

— Где достала коньки?

— Где достала, там уже нет, — грубит она и даже не смотрит в мою сторону.

— Я-я-ясненько. Ну, приступим. Выпрямись, зад — назад, плечи — вперед, делай шаги: сначала правой, потом левой.

Она барахтается на льду, и делает все совсем не так, как я говорю. К горлу начинает подступать раздражение. Завтра — игра с йелльцами. И как я готовлюсь к ней? Провожу время с блондинкой, которая мало того, что тупая, так еще и не слушается.

— Вперед! — ору ей в ухо и от неожиданности она прокатывается несколько сантиметров, думаю, что на чистом адреналине.

— Вот ты придурок! — кричит она и пытается замахнуться рукой. — Ты что делаешь? Остолоп! Бараньи глаза! Пугало огородное!

Закатываю глаза. Ну черепаха, она черепаха и есть.

— В общем, так, — не выдерживаю я. — Это — твоя половина льда, это — моя. Я не мешаю тебе, ты не мешаешь мне. Понятно?

Она отводит прядь с лица и удивленно хлопает густо накрашенными ресницами.

— Я все сказал.

Отъезжаю чуть дальше, беру в руки клюшку, достаю из кармана шайбу и встаю у разлинованного синими и красными полосками льда. Кэндис делает несколько шагов за мной, но тут же берет себя в руки, разворачивается и шагает на коньках, как в ботинках, дальше.

Не хочу даже и думать не только о том, какими словами она покрывает меня в душе, но и о том, почему я так груб с ней. Кажется, тот факт, что мне начинает нравиться Кэн, делает меня просто нервным по отношению ко всем другим людям.

Особенно к тем, которые отдаленно на него похожи.