Мартлет и Змей - Владимир Торин Страница 22

– Тогда, когда я тебя впервые встретила, ты был самовлюбленным, черствым, подлым, но у тебя сердце билось. Билось, горя яростью! Поэтому я и подпала под твои чары, под твою страсть, сгорела в твоем огне без следа! Ты и тогда околдовал меня! Но я не жалела. Я тебя любила… Ты ведь тоже любил меня – я это чувствовала мельчайшей частицей своего существа. А теперь ты стал таким же, как тот эльф из ужасных историй северных варваров. Тот, у которого вместо сердца кусок льда, а вместо крови – вода из замерзшего озера! Только не хватает жутких шрамов на лице. Хочешь?

Обезумевшая леди протянула руку и провела ногтем вдоль самой его щеки, но кожи так и не коснулась. Она отдернула руку и отступила от супруга на шаг. Гнев в ее глазах сменился отчаянием, точеной ладошкой она прикрыла губы, испугавшись…

– Я на миг представила себе, – она шептала так тихо, что Танкред едва мог разобрать слова, – как кровь потечет у тебя по лицу, какой у нее вкус, какой запах. Я ухожу, да, Тан? – Мольба и непонимание появились в пронзительном взгляде леди. – Ухожу за край? Уже?

Безжалостный супруг не ответил, лишь повернулся к ней спиной и направился к двери. У самого выхода из комнаты он остановился на миг и хладнокровно сказал, точно отвесил равнодушную пощечину:

– Я жду тебя к ужину.

Он вышел из комнаты, больше не глядя на нее, и затворил за собой дверь. Леди Сесилия без сил опустилась на дорогой зеленый ковер, устилающий холодный каменный пол. Она плакала, она хотела умереть, но вдруг подняла не видящий ничего кругом взгляд.

– Это все ты и твои чары… Ты заколдовал меня, любовь моя, – прошептала она. – Я тоже заколдую тебя, иначе какая из меня леди Бремер.

Баронесса поднялась на ноги, расправила скомкавшийся подол белого платья, подошла к большому серебряному зеркалу, висевшему на стене. Стараясь не замечать того, что ее образ почти исчез, оставив лишь иногда появляющиеся контуры (которые, она чувствовала, скоро тоже исчезнут), леди Сесилия поправила прическу и открыла небольшую круглую шкатулочку. Использовав пудру, румяна и различные тени, она нарисовала на лбу, у глаз и у крыльев носа несколько морщинок, провела мелованной краской по прядям смолистых волос, придав им достаточную седину. После чего, получив необходимый результат, баронесса закрыла шкатулочку и направилась к выходу, поддерживая подол платья. В этот момент она яростно подумала, что пусть только Танкред заикнется за столом о ее гриме, как она тут же вонзит ему в сердце нож для рыбы. Вдохновленная этой мыслью леди Бремер отворила дверь, вышла и закрыла ее за собой. Звук шагов изящных туфелек на высоких каблучках стихал, удаляясь вниз…

Было уже восемь часов вечера. Ужин проходил в обеденном зале, где трижды в день собиралась вся семья Бремеров. Сегодня здесь были и вассалы владетелей Теала, вернувшиеся с охоты. На стенах висели щиты с гербами многочисленных родов, которые в Гортене считались не слишком-то благородными, но в Теале, как любил поговаривать барон, этим семействам было самое место. Ярко горел камин, подле него, грея бока и задумчиво глядя на пламя, будто видя там что-то, недоступное прочим, устроились две огромные собаки – аланы маркиза Луазара. Там же располагались кресла разной высоты с вырезанными на спинках именами для каждого члена семейства, шахматный столик и цимбалы, на которых порой играла леди Гвинет, старшая дочь покойного барона Джона. По сути, обеденный зал был также и гостиной, где Бремеры любили проводить время долгими вечерами перед тем, как отправиться на покой.

Но самым примечательным предметом под этими сводами был огромный стол. Это была, должно быть, самая старая вещь если не в Теале, то в Бренхолле точно. Еще в те времена, когда здесь был небольшой построенный из дерева холл, а о замке пока никто и не мыслил, тогдашний глава семьи заказал стол у северных резчиков. Истарские мастера справились блестяще: его дубовую столешницу покрывала удивительная вязь рисунка. В дереве было изображено древнее сражение, в котором сошлись две величественные рати: воины в гравированных доспехах с флагами и гербами-во́ронами и всадники с изображением самой быстрой птицы – стрижа. Ныне никто уж и не знал, что это за армии, когда и где происходила битва. На самом же деле здесь было показано одно из главных противостояний двух домов: Варлау, семейства Райвена, Короля-вампира, и Керге-р’ина, рода Корригана, короля ар-ка.

Но сейчас уже никому не было дела до битв минувших дней, до ушедших в прошлое властителей, их вековой вражды и сгинувших на полях сражений армий. Этим вечером старый дубовый стол был заставлен блюдами с мясом, рыбой, пирогами и соусами. Почетное место в центре занимала огромная туша вепря, убитого маркизом Луазаром. Олаф, признаться, к ней и не притронулся. В графинах блестело вино, а разнообразные пирожные громоздились целыми пирамидами. Бремеры были в сборе, даже баронесса, последнее время не покидавшая свою комнату в башне из-за болезни, присоединилась к остальным.

Слуги и поварята старались как можно расторопнее выполнять указания и все время держали ухо востро, чтобы не попасться под горячую руку господ и не спровоцировать гнев барона.

Танкред Огненный Змей восседал во главе стола. По левую руку от него находилась его супруга, баронесса Сесилия, дальше сидели леди Гвинет, старшая дочь покойного лорда Джона, и ее супруг, граф Гарольд Уинтер, очередной бедняга, которому не посчастливилось связать себя родством с этим семейством. С графом соседствовал Сегренальд Луазар, муж младшей дочери Джона, леди Луизы; обремененная будущим ребенком дама находилась тут же, рядом с мужем. Подле леди Луизы сидела леди Софи, кузина барона Танкреда.

С другой стороны от главы рода было пустое место, которое никто никогда не занимал. Танкред очень злился, когда кто-нибудь хотя бы притрагивался к этому стулу с высокой резной спинкой и обивкой из черного бархата. Стул этот принадлежал единственному сыну барона и леди Сесилии, Роланду Бремеру, которого не было сейчас ни в замке Бренхолл, ни в самом Теале. Где именно он находился, не знал никто из присутствующих, поскольку десять лет назад, смертельно рассорившись с отцом, юноша просто взял и сбежал из замка и больше никогда здесь не появлялся. В тот памятный вечер Роланд явился к батюшке с заявлением, что вступает в некое тайное братство рыцарей, а Танкред как до́лжно воспринял стремление сына: попытался запереть его в башне, пока тот «не очнется от мальчишеского авантюрного бреда». Но гордец Роланд был не из тех, кому можно вот так просто угрожать и указывать, – он бросил в лицо Танкреду, что пусть только отец попытается его задержать, он воспримет это как вызов своей рыцарской чести. От такой неслыханной наглости Огненный Змей, понятное дело, рассвирепел и в пылу ссоры закричал, что отрекается от такого сына, – Роланд был единственным человеком, способным вывести хладнокровного и рассудительного барона из себя. Сын не остался в долгу и осыпал отца такими прозвищами, что слышавшие их родственники и слуги поспешили притвориться, будто замок полностью вымер и от них не осталось даже призраков. Разразилась неслыханная буря. Роланд выбежал из Логова Змея и бросился собирать вещи, а Танкред, опустошенный и с разбитым сердцем, просто опустился в кресло, едва дыша, – первый и единственный удар его хватил из-за родного сына. Простившись с матерью и дядей Джоном (с отцом даже не подумал), Роланд Бремер навсегда покинул Бренхолл. Все полагали, что Танкред никого так не ненавидит, как блудного сына, поэтому обитое черным бархатом кресло в столовой воспринимали словно некий памятник, своеобразное напоминание барону собственных чувств к предателю его надежд. Они ошибались…