Триумф "попаданцев". Стать Бонапартом! - Александр Романов Страница 21

«Ма-ма, ма-ма, что мы будем делать?»

Известная песня

1

Пра-адолжаем разговор… Как сказал бы Карлсон.

Когда Господь Потоп свой усмирил,

Сметя с Земли все то, что было грешным,

Одну Любовь он только пощадил

Витать средь нас незримою в надежде —

Что он не всех живущих истребил

И кто-то — возродится к жизни прежней.

Блин… Ну не поэт я ни шиша!.. Ведь убиться можно, что получается-то! Поймать бы всех этих бардов-попаданцев, поражающих воображение аборигенов песнями из будущего, и сюда засунуть! Пусть бы попробовали, что это такое! Но зато, по крайней мере, теперь понятно, чего они в меня так вцепились!.. Даже тетки. Точнее говоря, именно тетки…

Пить — вредно!

Я, оказывается, не все помню… Все-таки упился с голодухи. И разошелся. В смысле — расходился… Ага… Я им там, оказывается, — с ходу, на коленке, можно сказать! — перевел «Балладу о любви»! И сразу же и исполнил под гитару… Экспромтом! Что уж там у меня получилось… Ну, мне напели кое-что — вот сейчас восстанавливаю… Кошмар просто… Так вот, выяснилось — они мне именно ее заказывали! Хотя и предыдущую взяли — за неимением. Но на этой — настаивают!.. Потому и гитару, кстати, не пожалели… Вот — хожу-брожу по городу Парижу: вымучиваю…

Но есть безумцы, коим все равно,

Надежду ту глотают, как вино.

Не ждут ни платы и ни наказанья

И думают, что это просто так.

Но где-то им уже внезапно в такт

Стучит сердцебиенье Мирозданья.

Хос-спади… Чтоб я еще когда-нибудь!.. И главное — чего ради?! Все равно денег хватило только сапоги починить. Ну, на еду еще немного осталось, правда… Так что опять перешел на десятиразовое питание… Ага: снова… На какое-то время. А чем мундир чинить? Поэтической славой? Которой, тем более, не слыхать что-то — хрен ее знает, где она там бродит… Оно мне надо? Нет, на фиг: после этого стиха прямо скажу Тальма, что с меня довольно, — я генерал, а не менестрель. Хорошо еще, что про «Оптимистическую трагедию» в тот момент не брякнул…

Кроме того — настроение для стихоплетства вообще самое что ни на есть неподходящее. Мерзкое просто…

В конце декабря умер Франсуа Клари. Тесть старшего брата Наполеона — Жозефа. Свадьба была первого августа. Аккурат за десять дней до того, как меня — Наполеона — посадили…

Ну и что, спросите? Да ничего, в общем. Даже в чем-то и радостное событие… Ибо жене Жозефа Жюли доля в наследстве положена. И ха-аррошая… Жозеф теперь — настолько обеспеченный человек, что будет выделять приличную сумму для матери и сестер. Ну, как приличную… В общем — голодать им точно не придется. Значит, я могу пока ради них не напрягаться. Только ради себя. Счастливчик Жозеф, я это ему еще на свадьбе сказал. И не из-за наследства только — тем более тогда папенька Жюли еще весьма бодро выглядел, — а из чистой зависти… Ну повезло человеку — женился на отличной девушке! А вот мне — болт вышел. Ну, то есть не мне, конечно, а Наполеону, черт побери! Все время путаюсь… Просто у господина Клари две дочери было. Одна — Жюли. А вторая — Дезире. И Дезире Наполеону понравилась. Ну, а он — ей. Влюбленные быстренько сговорились, и жених отважился испросить у папеньки руки и второй дочери тоже… И получил зубодробительный ответ… Господин Клари заявил, что ему в семье хватит и одного нищего корсиканца. Обломал, в общем, счастье влюбленным.

Но Наполеон с Дезире надеялись на лучшее. Даже письма друг другу писали. И считали себя помолвленными… Даже и после того, как меня выпустили из форта Каре — я ей еще написал. И из бригады… И даже осенью еще… Наполеон, судя по всему, вообще человек очень привязчивый к тем, кого любит… Но вот зимой… Особенно после того, как Жюно к Полине свататься вздумал, ведь, в сущности, я ему ответил то же самое, что и Клари Наполеону. С той только разницей, что у Жюно в перспективе почти полторы тыщи ливров годового дохода — в наследство, а у меня ноль в степени ноль.

Ну я и — как благородный человек, ага — написал Дезире, что разрываю наши отношения. И что пусть счастие ее составит кто-нибудь более достойный… В общем — написал. А тут, блин!.. А что хуже всего — на меня вся семья надавить решила… Наследство же само в руки идет! И матушке Дезире нравится. И сестрам… Ну просто ополчились! Женись — богатым будешь! Ага, прям щаз-з побегу… Так, что спинджак завернется… Хотя здесь такое зазорным и не считается… Но, черт побери! Кто в доме добытчик должен быть?! И на хрена нужен такой муж? Хорошо еще, что вся эта перепалка в письменном виде происходила. А то б со мной, наверное, истерика сделалась бы…

В общем — хожу я по Парижу. Стихи сочиняю.

Этот стук влюбленным не терять,

Навсегда в душе его хранить.

Ведь любить все равно что дышать,

А дышать — это значит жить.

2

И все-таки некоторые результаты мое плагиатское стихотворчество принесло…

Правда, величайшим поэтом всех времен и народов меня не объявили… И даже за эти две баллады Тальма заплатил мне, очень сильно подозреваю, из своего собственного кармана. Ну да ладно, я и не рассчитывал… Ибо всяческих писунов здесь — и прозаиков, и поэтов — едва ли не больше, чем в наше время. И все горят желанием всучить куда-нибудь свои творения… А что вы хотите — век же Просвещения на дворе! Грамотные все стали просто до безобразия… На этом фоне мои дилетантские переводы не смотрятся совершенно — так, упражнения любителя… Да еще выполненные с нарушением всех нынешних канонов стихосложения. В салонах на них спроса точно не будет — слишком вульгарно… Ага: «Для кого поет Бонапарт?» Бу-га-га…

Но некоторую известность, причем в неожиданных кругах, я приобрел.

Ибо зайдя недавно в театр к Тальма, был внезапно в коридоре отловлен неким биржевым деятелем. Представившимся как «господин Дюран». Что делал биржевик в театре? Ну так я ж про этот анекдот-то поминал уже: и Театр Революции, и парижская биржа находятся практически в одном месте — в дворцовом комплексе Пале-Рояль, в самом мускаденском районе. Такой вот оксюморон. И театральные коридоры вообще кишмя кишат всякой мелкой биржевой шушерой — они прямо там в антрактах сделки продолжают заключать. А то и во время действия, не прерываясь. Специфика вот такая…

Одним словом, отловил меня этот Дюран и попросил ни много ни мало как проконсультировать его по военной части. За соответствующую оплату! А поскольку мне, почти как Маяковскому, «и рубля не накопили строчки», предложение меня заинтересовало. Правда, на уточняющий вопрос о том, кто именно указал ему на меня как на эксперта, Дюран ответил, что это был господин Гурго… Дюгазон то есть — ну, которого едва не прирезали на почве патриотизма: Гурго — это его настоящая фамилия, а Дюгазон псевдоним. Не ахти какой авторитет в военном деле, честно признаться… Но — по крайней мере, не дурак. Рассказал он, правда, про меня такое, что будь оно на самом деле — меня б давно уже высекли бы на площади. Или отлили бы… В бронзе… Ага. Но разубеждать господина Дюрана я не стал — зачем разочаровывать клиента? — и с важным видом попросил перейти к делу.